Племянница скоро была отставлена. На место ее явились претенденты новые, тоже неблизкая родня ли, свойство, но люди молодые - супружеская пара с детьми.
- Нотариуса привозили. Племянницу ликвидировали. Теперь все на этих будет, на новых. Они - хозяева, - сообщала тетка Дуня народу любопытному.
Во дворе нашем, поглядывая на забор, она шептала с горечью:
- Обдурят они ее, обдурят... Повыманят все, а бабку - в дурдом. А мне что?.. Не век чужие горшки выносить. Да еще сыскивает. Мне дочери давно говорят: бросай. И кину. Пойду в собес, заявлю: снимите колоду. Чужие хвосты заносить несладко. Вечно чего-то плетет. То банки у нее пропали, то навоз. Брошу и буду спокойно жить.
К Миколавне тетка Дуня стала ходить реже, отвечая на ее укоры: "У тебя теперь есть помогальщики". Но к нам во двор стала прибегать чаще. И не столько нас проведать, сколько к соседям заглянуть.
- Как там? Новые-то... - И, не дожидаясь ответу, кралась к забору, приникая к щелям его: - В огороде чего сажают?
Новые хозяева ли, наследники приезжали на машине порой вечерней, после работы. Не всякий день, но бывали. Посадили картошку, другие овощи. Приезжали обычно с детьми, и в соседском дворе делалось шумно. Но ненадолго. Ведь у них был свой дом, свой огород, свои заботы. Так что подолгу у Миколавны они не рассиживались, навещая и помогая набегом. И потому в скором времени тетка Дуня стала наведываться к соседке. Хлеб из магазина несла, молоко, чаевничала, передавала новости все, как прежде. В речах не скрывала осужденья:
- Уж не хотела тебя расстраивать, а душа не терпит. Разве так картошку сажают? От рядка к рядку хоть аукайся. Подсказала бы им...
- Я подсказывала... - оправдывалась Миколавна. - Они рукой машут.
- В ножки бы поклониться... - вздыхала тетка Дуня. - Такое добро. И обязаны слухать тебя. Ты - хозяйка. Такое поместье, такая земля пропадает задаром.
Тетка Дуня уходит и приходит, шлепая калошами. Речи все те же:
- Не приезжали? Вот так никому мы не нужны. Огород сохнет, травой зарастает... Чего вырастет?
- Вроде воду качали... - заступается Миколавна. - Толклись там.
- Вот то-то и оно, что толклись... Чужое, оно чужое и есть... Капусту червяк поел, морковку трава забила.
День ото дня вечерние речи горше и откровеннее:
- Глядела я... Полы моет. Лужей нальет. Журчит вода под плинтуса. И чего это будет? Погниет все.
- Машина эта... То заедет, то выедет - всякий день. Скрип да скрип ворота, скрип да скрип. А потом - оторвутся. Будем со всем белым светом жить: все собаки - наши, все кошки, все алкаши, какие по улицам бродят, все цыгане... Отбейся тогда от них.
- Желудок у тебя слабый, больной. А они в тебя - котлеты да котлеты, котлеты да котлеты... Это до поры.
И самое главное - про огород:
- Не хотела тебя расстраивать, а душа не терпит. Какое богатство, а все - в распыл. Картошка еле дышит, лишь взошла, а желтая, вощаная. На помидорах и цвету нет. Огурцы вылезли и стоят. А люди уже на базар несут, и цены хорошие. А тебе на погляд нету, еще и покупать придется, от пенсии копеечку отрывать. Да-да! Зато травы, бурьянов развели темный лес. Волков водить. Потому что ты молчишь, а они - бессовестные...
- Я подсказывала, - оправдывается Миколавна. - Они рукой машут.
- Потому что бессовестные... Такое поместье испоганили, такое богатство... Скрозь пальцы течет...
Вечерние песни, они не нынче, так завтра свое берут: "Не хотела тебя расстраивать, но как промолчать... Ты сама потом будешь упрекать".
В середине лета помогальщики ли, наследники от огорода были отставлены напрочь. К Миколавне они стали ездить реже, в огород - ни ногой. Хозяйничала там тетка Дуня. И теперь калоши ее шлепали к соседскому двору в час вовсе ранний. Шлеп-шлеп-шлеп - мимо Миколавны, прямиком в огород. А тот огород лишь доброму трактору под силу.