А она пока достанет бархатный альбом и старыеписьма. В кухню надо идти далеко, по бесконечному блестящемуполу, натертому так, что два дня на подошвах остаются следыкрасной мастики. В конце коридорного туннеля, как огонек вдремучем разбойном лесу, светится пятнышко кухонного окна.Двадцать три соседа молчат за белыми чистыми дверьми. Наполпути - телефон на стене. Белеет записка, приколотая некогдаАлександрой Эрнестовной: "Пожар - 01. Скорая - 03. В случаемоей смерти звонить Елизавете Осиповне." Елизаветы Осиповнысамой давно нет на свете. Ничего. Александра Эрнестовназабыла. В кухне - болезненная, безжизненная чистота. На однойиз плит сами с собой разговаривают чьи-то щи. В углу еще стоиткудрявый конус запаха после покурившего "Беломор" соседа.Курица в авоське висит за окном, как наказанная, мотается начерном ветру. Голое мокрое дерево поникло от горя. Пьяницарасстегивает пальто, опершись лицом о забор. Грустныеобстоятельства места, времени и образа действия. А если быАлександра Эрнестовна согласилась тогда все бросить и бежать наюг к Ивану Николаевичу? Где была бы она теперь? Она уже послалателеграмму (еду, встречай), уложила вещи, спрятала билетподальше в потайное отделение портмоне, высоко закололапавлиньи волосы и села в кресло, к окну - ждать. И далеко наюге Иван Николаевич, всполошившись, не веря счастью, кинулся нажелезнодорожную станцию - бегать, беспокоиться, волноваться,распоряжаться, нанимать, договариваться, сходить с ума,вглядываться в обложенный тусклой жарой горизонт. А потом? Онапрождала в кресле до вечера, до первых чистых звезд. А потом?Она вытащила из волос шпильки, тряхнула головой... А потом? Нучто - потом, потом! Жизнь прошла, вот что потом. Чайниквскипел. Заварю покрепче. Несложная пьеска на чайномксилофоне: крышечка, крышечка, ложечка, крышечка, тряпочка,крышечка, тряпочка, тряпочка, ложечка, ручка, ручка. Длиненпуть назад по темному коридору с двумя чайниками в руках.Двадцать три соседа за белыми дверьми прислушиваются: не капнетли своим поганым чаем на наш чистый пол? Не капнула, неволнуйтесь. Ногой отворяю готические дверные створки. Явечность отсутствовала, но Александра Эрнестовна меня ещепомнит. Достала малиновые надтреснутые чашки, украсила столкакими-то кружавчиками, копается в темном гробу буфета, колышахлебный, сухарный запах, выползающий из-за его деревянных щек.Не лезь, запах! Поймать его и прищемить стеклянными граненымидверцами; вот так; сиди под замком.
Александра Эрнестовна достает ч у д н о е варенье, ейподарили, вы только попробуйте, нет, нет, вы попробуйте, ах,ах, ах, нет слов, да, это что-то необыкновенное, правда же,удивительное? правда, правда, сколько на свете живу, никогдатакого... ну как я рада, я знала, что вам понравится, возьмитееще, берите, берите, я вас умоляю! (О черт, опять у меня будутболеть зубы!) Вы мне нравитесь, Александра Эрнестовна, вы мнеочень нравитесь, особенно вон на той фотографии, где у вастакой овал лица, и на этой., где вы откинули голову и смеетесьизумительными зубами, и на этой, где вы притворяетеськапризной, а руку забросили куда-то на затылок,. чтобы резныефестончики нарочно сползли с локтя. Мне нравится ваша никомубольше не интересная, где-то там отшумевшая жизнь, бегомубежавшая молодость, ваши истлевшие поклонники, мужья,проследовавшие торжественной вереницей, все, все, кто окликнулвас и кого позвали вы, каждый, кто прошел и скрылся за высокойгорой.