«Я часто вижу страшный сон»
Я часто вижу страшный сон
Кошмар из обозримой дали,
Где мы с тобой никем не стали.
Ни ты не стал,
Ни я не стала
А вместе мы с тобой не стали
С прекрасной силою двойной.
А если б только я одна?
Такого не было вопроса.
Все верное до боли просто.
Так надо было: на места
Мы встали, чтоб никем не стать.
Чтоб стать никем.
Так все же стали?
Там дальше затирает свет
Темно-зеленый цвет детали.
Вот я лежу здесь как влитая.
И ты лежишь здесь как влитой.
И мы с тобой как под плитой.
У юности полет летальный:
Что началось с красивой тайны,
То обернулось пустотой.
Алексей Черников
Поэт. Родился в 2003 году в Архангельске. Публиковаться начал в 2021 году на порталах «Прочтение» и «Полутона», готовится публикация в журнале «Урал».
Не имеет даже школьного образования.
«В мясе большой воды не утаить прожилки»
Посвящается Виктории Шабановой
В мясе большой воды не утаить прожилки,
Кто это тонет ты ли, немой Господь?
Рыбы идут на дно розовые опилки,
В черных кругах превозмогая плоть.
Топотом черных волн вдоль новгородских сказок,
Хвойных проказ, вылинявших лампад,
Господи! ты красив. Пасынок и припасок
Запечатлел тебя. Воинство, водопад,
Синий, на букву «в», вышедший на разлуку
С мерой цветов да в подпол иной воды,
Господи! разреши музыку или муку,
Милый мой! разреши сбыться такому звуку,
Чтобы и Китеж твой помнил мои следы.
«Тает белая ткань, не сказать трава»
Тает белая ткань, не сказать трава,
Это детство в моей руке.
Это я, переехавший со двора
В самом белом грузовике.
Переезд под самый Страстной Пяток.
Письма брошены под кровать.
Белый грузчик заплакал, и стол промок.
Новый дом умеет летать.
И в его окно голубой рукой
Снеговая стучит пыльца
Русской вербой, одиннадцатой строкой
Воскрешающего столбца.
«Истончается черное кружево»
Истончается черное кружево,
Извлекается ввысь по игле,
И пластинка, как будто простужена,
Все хрипит у меня на столе.
Вот и ангелы, будто простывшие,
Рот откроют а слышится скрип,
Не понявшие и не простившие
В водах памяти каменных рыб.
Будто сами разлуку не помните:
Воду ткать, стало быть, ремесло.
Распускается песня по комнате,
Отделяется тенью в стекло.
Помни, дева, две тени последние,
Слушай музыку, что на двоих,
Это грустное кружево, тление,
Колебанье пустот ледяных.
Дюны памяти зыбки, но пройдены,
Без теней истончается дом.
Жить без тайны, проститься без Родины
И молчать без дорог, босиком.
«На фонарной желтоглазой стуже»
На фонарной желтоглазой стуже
девочка плясала как по нитке
по струе подсолнечного света,
по лучистым палубам январским
Ноги-шпаги резали канаты
электрического озаренья.
По снеговью плавала девчонка,
словно обезьянка цирковая,
словно заводная тень, почти что
Эвридика, девочка плясала
Эвридика головокруженье
приходи плясать на мой кораблик,
я тебе его давно готовлю:
смерти нет, а очи видят парус
день рожденья безымянных истин,
день рожденья пушкинского снега.
«Прячет ночь за рукавом, как честный шулер»
Прячет ночь за рукавом, как честный шулер,
Нашу речь: «Еще ты, кажется, не умер»
И в растворе немоты ее протух
Зачарованный осоловевший зуммер,
Безымянный телефонный полуслух.
А в ночи черноречивой и несладкой,
Неуютной, как осенний рыбий жир,
Жабьим жаром над младенческой кроваткой
Набухает коммунальный наш ампир.
Этой ночью не встречаются трамваи,
Но в дыхательной системе красных строк
Вырастают, как надежды бугорок,
Как большие голубые Гималаи
Цифры ангела, последний номерок.
Погляди, мол, покрути пластинку диска,
Может, музыка завертится сама
Нас помилует советская прописка.
Жди, мой ангел, телефонного письма.
И язык, забыв грамматику, заплачет,
Оплывет, как по апрелю полынья:
Спи спокойно, Бог с тобой, мой красный мальчик,
Абрикосовая девочка моя!..