Предромантизм связан непосредственно с мистикой, а она совсем не то же самое, что ужасы. В первом случае нагнетается лишь напряженная, таинственная атмосфера автор вовсе не ставит перед собой задачу напугать читателя, максимум нервишки пощекотать.
Современный хоррор принято связывать с готической традицией и архитектурной, и, безусловно, литературной. Поэтому именно в Европе зарождается готический романтизм (предромантизм), который очень тесно связан с мистическими образами: «Лесной царь» Гете, всем известный «Франкенштейн» Мэри Шелли и даже баллады Жуковского, подхватившие эту традицию (ожившие трупы там появлялись раз на раз, отдадим мастеру должное). Но это, удивитесь, все еще не то.
Предромантизм связан непосредственно с мистикой, а она совсем не то же самое, что ужасы. В первом случае нагнетается лишь напряженная, таинственная атмосфера автор вовсе не ставит перед собой задачу напугать читателя, максимум нервишки пощекотать. То есть, возвращаясь к тому же «Франкенштейну», справедливо заметить, что Мэри Шелли писала скорее триллер, чем откровенные ужасы. А вот работая над хоррором, автор ставит в самом верху списка задач пункт «напугать читателя» («и заставить купить новые штаны»), чтобы с помощью страха и ужаса выйти на определенную тему. Например, показать, что за любое зло надо платить: только тогда нужно ставить в центр не лучезарное и сияющее, как после стиральной машинки, добро, а пугающее зло.
Немного научных данных: исследовательница Эдит Биркхед создает классификацию ужасов, согласно которой некоторые романы готической традиции все же можно отнести уже непосредственно к хоррору. Это, например, работы Гофмана и Мэтью Грегори Льюиса (самое громкое его произведение «Монах»), Если же говорить о России, то Жуковский принес на родину семя романтизма, которое проросло ужасами нет, не Гоголя до Николая Васильевича успели постараться другие славные ребята.
В «наполеоны хоррора» метил, например, Орест Сомов, решивший ударить читателей по голове украинскими фольклорными образами еще до Гоголя. Тут можно просто взглянуть на названия авторских повестей: «Самоубийца», «Киевские ведьмы», «Русалка», «Оборотень». Хотя, придется признать, что эти произведения оставались данью уважения мистической традиции готического романтизма, но уже вполне себе мутировали. Куда ближе к понятию хоррора подобрался Александр Бестужев-Марлинский. Его сборник повестей «Страшное гадание» по своей мрачности обогнал работы коллег: тут и колдуны, и говорящие мертвецы, и сам дьявол. Не тот обаятельный, что цокает копытами и нянчится с Фаустом у Гете, а именно тот, который призван напугать читателя. Выше головы, конечно, прыгнул Антон Погорельский, действительно начавший пугать. Если даже сейчас вечерком почитать «Лафертовскую маковницу» или «Черную курицу» (на минуточку, детское произведение!), прилив адреналина и марш мурашек по спине обеспечен. Поверьте, это жутко, а уж для времени публикации наверняка казалось до чертиков пугающе.
Потом пришел Гоголь и стал, по сути, родоначальником русского хоррора. Соединил фольклор, мистику, победу зла над добром и начал пугать русский народ как минимум «Вий» уж точно призван довести читателя хотя бы до одной бессонной ночи, больше лучше. Все эти «поднимите мне веки» и холодные мертвые панночки Конечно, и мистики у Гоголя хватало «Невский проспект», «Портрет» (там тоже есть элементы хоррора), да и вообще весь цикл «Петербургских повестей», разве что за исключением «Шинели», это, скорее, псведомистика. Даже «Мертвые души» полны таинственных фрагментов. Но, несмотря на это, «первозданный хоррор» Николай Васильевич застолбил за собой.
Тургенев, к слову, потом тоже присоединился: его мистические повести и некоторые стихи в прозе заставляют с головой окунуться в прорубь кошмаров. Если читать «Призраков», «Собаку», «Странную историю», «Сон», «Рассказ отца Алексея», «Клару Милич (после смерти)» ночью эффект будет что надо. Мы проверили на себе, провели эксперимент в свое время: если и у вас получится подобрать дождливую ночь с сильным ветром, да еще чтобы ветки деревьев скрипели получше всякого 5D выйдет.
Вот, допустим, кусочек стихотворения в прозе «Черепа», на самом деле отсылающего к «Маске Красной смерти» Эдгара По:
«И вдруг словно по манию волшебного жезла со всех голов и со всех лиц слетела тонкая шелуха кожи и мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнаженные десны и скулы.