Данила Иванов
«Он весь был тонкость, бледная андрогинность»
Он весь был тонкость, бледная андрогинность,
Свитер с барочным вырезом, узкий проток запястья.
Обычно на людях он демонстрировал нелюдимость,
А женщина его летела над городом в белом платье.
Он садился в эльку и ехал по новым тропам,
Он смотрел в окно туда, где сгущались ветви.
Азия была в сердце его, на губах Европа.
А женщину то приносило, то забирало ветром.
Он объехал без малого все маршруты
По Москве и дальше, в тоннелях подземных ульев.
Ему было достаточно и минуты,
Чтобы снова
но женщину не вернули.
И тогда он взял флаг и маску надел кротовью,
Письменность создал, определил границы
И стал легендой Ближнего Подмосковья,
Чтобы женщина та однажды смогла явиться.
Полина Леонова
«Долго кружась по телу»
Долго кружась по телу,
вылетев из полушарий,
они приземлились, зная,
как мне щекотно от них.
Легкое щебетанье,
щекот сидящих на бронхах
ласточек и синиц.
Трепетный пух,
лапка и цевка.
Моя грудная клетка
нас не пускает в мир.
Сергей Скуратовский
«Бабка-коробка приходит на небо»
Бабка-коробка приходит на небо,
Боса и простоволоса.
Держит платок в руке.
Просит хлеба. Теребит косу.
Говорит на русалочьем языке,
На травяном языке, насекомом.
Слова застревают комом.
Ее слушают внимательно, но неохотно.
Что вы, гражданка, в самом деле?
Вон там, во втором пехотном,
Там хлеб нужнее.
А вы, извините, в теле.
Пусть в красном, пусть в черном, но в теле.
А бабка просит за дочь, за сына,
За тех, кто рядом и не рядом с ними,
За таких же тощих, пропащих,
Пропахших тиной речной, земляникой и потом.
Это потом кто-то станет панком, гопником или готом.
Места и хлеба хватит не всем.
А сейчас все голодные и бессмертные,
их много, пока еще много.
У самого шустрого вместо клыка молочного дырка.
Подбежал, схватил полукруглое тельце: «Позырь-ка!»
Ему кричат: «Раздавишь, не трогай!»
И вместе считают точки на спинке. Семь.
Анна Маркина
«Представляешь, как же так можно, скопом?..»
Итак, приступил барышник, вот этот
стоит совсем недорого и может еще хорошо послужить.
Борис ВианПредставляешь, как же так можно, скопом?..
Пока в небе шла выпечка облаков
с солнечным сиропом,
на земле проводили аукцион,
торговались за стариков.
Публика была собранна и строга,
то и дело с табличкой вытягивалась рука
лишь бы, лишь бы не проморгать
подходящего старика.
Был один превосходный лот:
грузный и серый, как кашалот
Но ушел, к сожалению, за бесценок.
Приобрел его хозяин дорогого особняка,
посадил в углу
в декоративных целях.
А еще запомнилась (даже страшно,
как же годы бывают злы!)
неудачливая актриса, вышедшая в тираж, но
сохранившая стать и отзвуки благородства.
Некрасивая дама взяла ее мыть полы,
чтобы та оттеняла ее уродство.
Были двое (пара) просили не разлучать.
И за них все поднимались и поднимались руки
полчаса или, может быть, целый час.
Они, видимо, умудрились набить оскомину,
раз их продавали внуки.
Чья взяла не помню уж.
Я ведь тоже могла бы купить кого-то,
устроить своей свекровью,
чтоб нудела о времени, о здоровье
да была засохшая, как смола,
чтобы пахла ивой, шалью и молоком,
ну, ты знаешь, просто была порядочным стариком,
я б такую приобрела.
Елена Погорелая
«В коридорах пахнет мелом»
В коридорах пахнет мелом.
Вслед за матом неумелым
пятиклассников щербатых
в класс врывается звонок,
гомон, смех и ругань,
ворох
сплетен и тетрадей, шорох
рюкзаков, подолов мятых,
спотыкающихся ног.
В коридорах пахнет потом
и малиновым компотом
из трехведерного бака
для столовой.
На углу
опоздавший к перекличке
по привычке ищет спички:
то ли съедет из барака,
то ли сядет на иглу
это он узнает летом
В коридорах пахнет светом.
Просквозит по кабинетам
беглый луч и все молчат.
Опоздавший постучится,
промелькнет и истончится
Что зимой с тобой случится,
oh my sweet and summer child?