Тут бы поподробнее
Какие же нынче цыгане, медведи и лошади? Вот те самые, с песнями, танцами и рюмкой на разносе? Есть такие где-то, но все это театр, а, следовательно, обман болящей души. А он в такие дни бежал от любого обмана в поисках исконной правды.
Однажды, на этапе отрезвления, он решил заглянуть в системный поисковик после очередного тяжелого периода и обнаружил, что последний его запрос был: «Цыгане, медведи, рядом, заказать». Осмотревшись, он не обнаружил медвежьей шерсти, цыганских юбок, конского навоза и вздохнул спокойно: не заказывал. А ту шерсть, что имелась в доме, вполне можно было выдать за кошачью или собачью.
Не сыскать нынче цыган в городах и пригородах. Зато полно аналогов: рестораны, бары, пабы, бани, городские ярмарки, какие-то приходящие и уходящие, а значит, преходящие девицы.
А ему хотелось не преходящего, не бренного вечного! Всегда хотелось, особенно в «холостые» дни.
В «холостые» дни он слушал песни. Романсы классические, романсы белогвардейские, романсы городские, эмигрантские, народные, казачьи и как без них? цыганские. И везде рыдали голоса о презрении к смерти, предателям, чужестранцам и чужбинам, шальным пулям, вострым саблям, имуществу в целом и последним рубахам в частности. И признавались эти голоса с тем же проникновенным рыданием в любви к Родине большой и малой, к водке и кокаину, к буланым коням, к старине, снова к вострой сабле и револьверу (или нагану), к друзьям, к девичьей и дружеской верности и к тем же цыганам. И непременно пели о любви к женщине.
Выходила какая-то лирическая рекурсия. Исполнители романсов пели либо о ненависти к ненависти, либо пели о любви к любви. Во всем этом он решал разобраться, последовав советам самых известных исполнителей. Другими словами, решал пойти, головою свесясь, переулком в знакомый кабак, почитать до зари стихи проституткам, потом встретить там, в пристани загулявшего поэта, ах! какую женщину и в который раз убедиться, что ни церковь, ни кабак ничего не свято. И все закончить традиционной рюмкой водки на столе.
Весь этот путь повторял он из разу в раз в случае отъезда супруги, ответвлений от этого пути не находил (или же они были настолько незначительны, что все приводили к одному финалу). Рельсы замыкались в круг, и трамвайчик его временно-холостого существования снова прикатывал в депо жесточайшего похмелья.
Чтобы разогнать похмелье, он, следуя неизбывной мужской логике, переходил на более крепкие напитки. В угарных слезах слушал песни более поздних авторов пусть расскажут! от рока до шансона. Слова были проще, на них не лежала патина времени, но можно было отыскать вполне достойные экземпляры.
Единственное, что слушать он не мог, рэп, по той причине, что был категорическим противником наркотиков и примитива, глупости. Он еще мог понять «Кокаинетку» Вертинского, но тянуло к унитазу от современной бубнящей мути про психотропную химию и шлюх, ужратых этой самой химией. Да и «читать трек», а не «петь песню» это то еще искусство, скорее принижающее гордый человеческий дух, чем возвышающее его.
Но даже мудрые, проникновенные песни-понималки не помогали, лишь вгоняли в тоску и служили тостом для новой рюмки. Тогда он пересматривал фильмы. Мог начать просмотр, уснуть на трети какой-нибудь киноленты, потом проснуться и цитировать с любого места. Почти наизусть.
Новые фильмы в «холостые» дни он почти не смотрел. По той же причине, что почти не слушал новые песни. По той же причине, что и не читал (опять-таки почти) новые «художественные» книги. При этом не был ни старообрядцем, ни консерватором. Просто не находил в новом опыта и ценза. Хотя искал. Но со временем пришел к выводу: чтобы петь, рассказывать, показывать ему что-либо, будь добр, автор и исполнитель, займи его жизнь не зря, расскажи что-нибудь такое, чего он пока не знал, не видел, не чувствовал
И в полеты свои редкие раза четыре в год, по количеству отъездов супруги, но регулярные уходил он не потому, что хотел упиться в дым. Не потому, что хотел оторваться по полной, а потому, что хотел разорвать напрочь. Разорвать связь с миром людей и взобраться на или, наоборот, погрузиться в свой личный, мало кому понятный мир.
Жена это понимала, пилила (он называл это иначе «журчала»), конечно, но понимала. За что муж (непутевый, бестолковый, безвольный и прочая) был ей бесконечно благодарен.