Роджер Желязны
Звонят проклятые колокола времен Оргий. Мои слова расплываются на странице.
Моргнув, я вижу, что бумага намокла.
У вина странный вкус, в воздухе гнилостный аромат, и Елена тихонько похрапывает во сне…
Я встаю. Подхожу к окну и выглядываю наружу.
Животные предаются веселью.
Они похожи на меня. Они ходят и говорят, как я. Но они животные. Animale post coitum triste est (животное после соития печально) – не всегда правильно. Они счастливы.
Бегают вокруг огромного шеста, бесстыдно рассыпаются по деревенской зелени; воистину счастливые животные. Они счастливы вновь и вновь.
Колокола!
Я отдал бы все, чтобы присоединиться к ним!
Но они питают ко мне отвращение.
…Елена?
Нет. Нет мне сегодня утешения. Ибо воистину я triste.
Вино. Их вино начинает течь с раннего утра! Благословенное опьянение охватывает всю округу. Мое же вино отдает горечью.
Я проклят.
– Боже, мой Боже, зачем ты отвернулся от меня?
– Фауст?
– Елена?
– Иди ко мне.
Я целую ее с нежностью, исполненной того странного чувства, что наполняет меня все последние месяцы.
– Почему?
– Что почему, милая?
– Почему ты так ко мне относишься?
– У меня нет слов, чтобы выразить чувство.
Еленины слезы падают на покрывало, горестно увлажняют мои руки.
– Отчего ты не такой, как другие?
Я смотрю в окно. Каждый удар колокола Оргий отдается в стенах моей плоти, в каркасе скелета.
– Я выторговал нечто очень ценное, милая, отдав все, чем владею.
– Что это?
– У меня нет слова для этого.
Я возвращаюсь на балкон и бросаю пригоршню золотых монет попрошайкам, толпящимся у моих ворот. Они разрываются между желанием получить милостыню и стремлением откликнуться на похотливый зов своей дряблой плоти. Да возымеют они и то и другое!
А теперь убирайтесь!
Мой взгляд падает на кинжал, церемониальный кинжал, который я использовал в ритуалах. Если бы только у меня была сила, была воля…
Но что-то, чего я не в силах постигнуть, кричит во мне: «Не смей! Это…» Я не знаю, как выразить эту идею словами.
– Вагнер!
Внезапное решение. Униженная мольба. Попытка…
– Вы звали, хозяин?
– Да, Вагнер. Приготовь северную комнату. Сегодня я буду колдовать.
Его веснушчатое лицо вытягивается. Курносый нос обиженно сопит.
– Поторопись. Расставь все по местам. Затем можешь присоединиться к остальным на лугу.
Его лицо светлеет. Он кланяется. Прежде он никогда не кланялся, но я изменился, и люди теперь боятся меня.
– Елена, драгоценная моя, я удаляюсь, чтобы надеть свои одежды. Возможно, я буду другим человеком, когда вернусь.
Она тяжело вздыхает, она извивается на постели.
– О, скорее! Пожалуйста!
Ее животная страсть и притягивает меня, и отталкивает. О проклятие! Такого рода вещи я никогда раньше не почитал запретными! И ради какого-то богатства, знания, власти… Это!
Иду вдоль нескончаемых коридоров, среди сверкающего хрусталя, мрамора, многоцветных гобеленов. Тысячи статуй моего дворца плачут:
– Помедли! Спаси нас, Фауст! Не возвращайся туда! Мы станем уродливыми…
– Простите меня, красавицы, – отвечаю я, – но вас мне недостаточно. Я должен постараться вернуть себе то, что было когда-то моим. Я иду дальше и слышу позади рыдания.
Северная комната затянута черным, и Круг начертан на полу. Свечи бичуют тьму огненными кнутами. Стены каруселью ходят в умоляющих глазах Вагнера.
– Хорошая работа. А теперь иди себе, Вагнер. Радуйся дню, радуйся своей юности…
Мой голос обрывается, но Вагнер уже далеко.
Черные одеяния вызывают у меня дрожь отвращения. Они столь несовместимы с моим существом… я сам не знаю почему.
– Сгустись, тьма!
На меня наваливается тяжесть. Скоро, скоро установится связь.