Господа судьи!
Вдова по просьбе Либорио подписала, вернее, за неё подписал Жоэл Рейс, слуга Либорио, она ведь не умеет ни читать, ни писать даже собственное имя. Двое подручных этого порочного человека были свидетелями. Жоана взяла взаймы спокойно: кум Антонио Миньото — человек слова, он должен ей вернуть десять тысяч через четыре месяца. Пять оставшихся она хотела сэкономить за шесть месяцев, так она сохранила постоянных покупателей со времён, когда хозяином был муж.
Всё так, как рассчитывала Жоана, и произошло: кум заплатил долг в назначенный срок, сама она сэкономила пять тысяч за шесть месяцев и отправилась к Либорио вернуть долг. И знаете, что он ей сказал? Подумайте только, Тереза, подумайте, господа присяжные заседатели!
— Что же?
— Что она ему должна восемьдесят тысяч вместо восьми.
— Но почему же?
— Да потому, что документ составлял он сам и написал сумму не словом, а цифрами. Но, как только Жоана вышла, он подставил ещё один ноль той же ручкой, теми же чернилами и почти в тот же час. Ну скажите, ну скажите вы мне, где бедной старухе взять восемьдесят тысяч крузейро? Где, господа судьи? Либорио требует от право судия, чтобы усадьба Жоаны пошла с молотка, нет сомнения, что именно он купит её за четыре винтена.
Ну, Тереза уже подумала, что станется с этой женщиной, которая проработала всю свою жизнь на этой земле и вдруг будет выброшена с неё и пойдёт по миру с протянутой рукой? Да? Я буду биться, буду кричать, взывать к справедливости, что ещё? Если бы суд был народным, всё было бы по-другому. Но здесь судья гражданский, и, хотя он хороший человек и хорошо знает, кто такой Либорио, и уверен, что тот подделал документ, что он может сделать, чтобы вдова выиграла? Начать процесс по поводу подделки документа? Но как, как это сделать, когда на бумаге стоят подписи свидетелей, да и никто не может доказать, что ноль был подставлен позже! Он перевёл дух, от возмущения лицо его раскраснелось, он даже похорошел.
— Все знают, что это ещё одна подлость Либорио, но ничего поделать не могут, он завладеет землёй Мануэла Франса, чёрная Жоана будет жить, прося подаяния, а её презренный сын — вот уж сукин сын, никак иначе не назовёшь — пустит-таки себе пулю в грудь, что же ему останется делать.
Воцарилось молчание, точно уже кто-то умер, никто не произносил ни слова. Тереза смотрела куда-то в пространство, но она не думала сейчас ни о Жануарио Жеребе, или Жану, как его называл тот, кто любит, ни о песчаном пляже. Она думала о Жоане дас Фольяс, доне Жоане Франса, которая, согнувшись в три погибели, трудилась на своей земле вначале вместе со своим мужем-португальцем, потом одна, сажая, собирая урожай своими собственными руками, и о её сыне, что в Рио, где он прокутил деньги и стал их требовать с матери, угрожая застрелиться. Если у Жоаны отберут землю и Либорио выиграет процесс, что она будет делать, чем будет жить, на что питаться, на чём экономить, чтобы посылать деньги сыну?
Старая Адриана собирает пустые тарелки и идёт на кухню.
— А скажи мне, Лулу… — возвращается к разговору Тереза.
— Что?
— Если бы дона Жоана умела читать и ставить своё имя, был бы такой документ действителен?
— Если бы она умела читать и подписываться, ну и что? Но она же не умеет, и всё тут; она никогда не ходила в школу, и её родители тоже, они были неграмотными.
— Но если бы умела, действителен ли был такой документ?
— Естественно, если бы она умела подписываться, документ был бы поддельным. К несчастью, она не умеет.
— Ты уверен? Думаешь, что он не может быть признан поддельным? Почему ты так думаешь? Ведь прежде всего дона Жоана должна попробовать написать своё имя.