А что, тебе известен какой-то монашеский или рыцарский орден, основанный на принципе тайного благодеяния? Лицо Иванюты приобрело торжественное выражение.
Цукатов задумался. Петр Алексеевич хмыкнул:
Разумеется, не известен. Иначе какая тут тайность.
Пойманный на противоречии, Иванюта смешался, но лишь на миг:
Так в этом и дело!
В чем? не сообразил Цукатов.
Он хочет сказать, пояснил за Иванюту Петр Алексеевич, что тот червонец, который ты нашел студентом на Садовой, тебе втихую подбросил рыцарь ордена тайного благодеяния. Орден, разумеется, тоже глубоко законспирирован.
«Ай да Иванюта!» подумал Петр Алексеевич. Мысль об ордене скрытого милосердия сильно воодушевила его, так что он почувствовал напряженную пульсацию откровения, ищущую выход энергию открытия, в единый миг вырвавшуюся из брошенного зерна, и теперь отменявшую былые представления, и ослаблявшую привычные цепочки связей, при том что сама эта сила стала неодолимой и неотменяемой. Идея и впрямь дышала неожиданной новизной и в развитии обещала щедрую пищу фантазии.
Смешно, вышел из задумчивости профессор.
Это в упрощенном виде. Иванюта намазал горчицей ломтик отварного языка. Отцы церкви могли бы трактовать тайное благодеяние куда шире не как человеческую, а как божественную волю, как чудеса, скрытые от нас. Скажем, сокровенное, неведомое может в этом ключе быть представлено как не случившееся, как то, от чего мы оказались спасены. Спасены, но не осведомлены о своем спасении. Тогда многие наши испытания и беды, вплоть до самой смерти, могут быть осмыслены как нечто такое, что предотвратило еще большие несчастья. Иванюта оглядел застолье каким-то отрешенным взглядом. Большие, чем те, с которыми мы имеем дело. Почему? Вопрос повис в пространстве. Потому что предотвращенное могло оказаться нам не по силам. Или не по зубам. Мы бы просто этого не вынесли.
Так откуда же взялся червонец? спросил Цукатов, кажется, сам слегка удивляясь своей настойчивости.
Ну да, взял сторону профессора Петр Алексеевич. Эта задача выглядит занимательнее проблем христианской теологии. Взять, к примеру, тайное зло То есть идею тайного зла, творимого именно как зло и как тайное. Масоны, атлантисты, сионские близнецы вот некоторые из его имен в нашей привычной картине мира.
Чувствуя осознанность оговорки, Петра Алексеевича никто не поправил.
Еще юристы и врачи, сказал Иванюта.
Что? Петр Алексеевич моргнул.
Адвокаты и стоматологи вызывают у меня большие подозрения.
Допустим. Петр Алексеевич счел реплику малозначащей. Так вот, все это тайное зло, по общему мнению, уже давно определяет текущую повестку. Определяет, не выходя из тени. И хотя эта картина мира порядком истрепалась, другой нет. Не так ли?
Хочешь предложить? Иванюта определенно предвкушал нечто забавное.
Хочу. Давайте вообразим мир, пружиной которого становится тайное благо. Петр Алексеевич по очереди посмотрел сначала на Иванюту, потом на Цукатова. Представьте, что миром движет сокровенное добро. Причем не только божественной, но и человеческой выделки. Как вам такая конспирология?
Ну-ка, ну-ка Цукатов старался уследить за мыслью.
Поясняю. Довольно разоблачать очередную мировую закулису хрен с ней, с непутевой. Давайте поищем для нашей прозорливости другую область применения. Петр Алексеевич выдержал красноречивую паузу. Не пора ли обратить внимание на более загадочную цепь событий? Вот, скажем, живет талантливый художник, музыкант или ученый кому как нравится Живет, творит, однако косная среда, как водится, его не принимает, не оценивает по достоинству, и вместо признанности кукиш с коромыслом. И тем не менее, как птахе небесной, как цветку полевому, каждый новый день есть ему пища и залатанные штаны, чтобы прикрыть голый зад. А иной раз, рука Петра Алексеевича, описав плавную дугу, указала на профессора, и десятка под ногами. Словом, вопреки очевидным препонам, художник продолжает писать, а ученый мыслить. Хотя он пока и студент. Как так? Почему?
Сам же сказал про птах небесных. Цукатов указал пальцем в потолок. На то Его промысел.
Промысел это понятно. Но если дело только в нем, то нет и мировой закулисы есть лишь козни дьявола.
Не верю я в конспирологию ни в злую, ни в добрую. Иванюта все чаще ощупывал руками свое лицо и голову в целом, что было признаком хмельного воодушевления.