Было и вправду хорошо стоял месяц май, светило солнце, и оглушительно пахло распустившейся накануне черемухой. Они простились у дверей загса кивнули друг другу, как чужие люди, и разошлись. Рина посмотрела Вадику вслед и подумала: «Ничего себе! Этот чужой и ненужный человек был моим мужем? Пусть полгода, пустяк, ерунда. Но мы завтракали и ужинали за одним столом, ходили в кино и в театры, тусовались в студенческих компаниях, в конце концов, спали в одной постели».
И что удивительно при всей легкости их расставания она еще долго помнила запах его одеколона. Да что там помнила вздрагивала, втягивала запах носом, если случайно попадался такой же, но тут же хмурилась черт, опять! Наваждение просто. А у наваждения, как известно, логики нет.
Да и вообще, что в голову лезет, ей-богу. Сколько воды утекло, сколько пройдено и пережито, а она про этого дурацкого Вадика, давно забытого, случайного, студенческого мужа, которого вряд ли сегодня она бы узнала при встрече.
Рина только вышла из ванной горячий душ, жирный питательный крем на шею и лицо, недовольный взгляд в зеркало со стороны как бы со стороны. Хотя, если бы со стороны, разве она бы так расстроилась? Запахнула халат, пошла в кухню, бросила тоскливый взгляд на холодильник и тут же на часы пол-одиннадцатого, ужинать точно нельзя. А жрать, между прочим, хочется! Ну почему вечером всегда хочется есть? Не утром, не днем, а именно вечером, перед сном, когда делать этого точно нельзя? Пару минут она раздумывала, вспоминая, что есть в холодильнике.
Негусто, однако: бельгийская баночная ветчина раз. Конечно, любимый дор-блю без него она не жила. Но жирный и острый дор-блю предназначался на завтрак, а до него было еще далеко целая ночь.
Рина пожалела себя, и аккурат в эту минуту, когда настроение стало совсем паршивым, раздался этот дурацкий звонок. Она не сразу поняла, что это городской телефон, сто лет не слышала его занудную трель.
Вздрогнула и посмотрела на маленький столик, стоящий у окна. Она с удивлением разглядывала аппарат, словно удивляясь, что это ископаемое, этот монстр, этот анахронизм вообще задержался так надолго в ее модном и красивом доме.
Аппарат, кстати, был еще весьма хорош винтажный, тяжелый, поблескивающий при слабом свете торшера, когда-то безумно дорогой и дефицитный, модный, из зелено-желтого, в разводах, оникса, сделанного, естественно, под антик, тогдашнюю моду.
Рина стояла в оцепенении, растерянная и даже испуганная. А телефон продолжал трезвонить. Очнувшись, она подалась вперед, собираясь с силой, подкрепленной раздражением и даже злостью, выдернуть шнур из розетки. Взять и выдернуть наконец ну и черт с ним, что навсегда!
Но что-то ее остановило, и она осторожно и медленно подняла трубку тяжелую, прохладную, гладкую и приятную на ощупь.
Трели оборвались, но подносить трубку к уху Рина не спешила, продолжая держать ее в руке, и услышала на том конце провода крик:
Ира, Иришка! Ты меня слышишь? Але! Господи, да что за черт! Слышишь, а? Ира!
Следом послышался непонятный полушум-полусвист, и до Рины дошло, что звонивший дует в трубку так делали сто лет назад в старых фильмах. Но и тогда это было смешно.
Почему-то бешено застучало сердце и перехватило дыхание, и Рина медленно и осторожно поднесла трубку к уху:
Да. Я вас слушаю.
Ох, слава богу! Иришка, ты?
Господи, да, конечно, я! Хотелось ответить резко. А кто же еще?
Женский голос в трубке дрогнул, и послышались рыдания:
Ира, Ирочка! Санечка умер! Умер наш Санечка, слышишь, Иринка? Ушел!
Рина молчала, прокручивая в голове возможные варианты: Санечка, Иришка? А кто это, господи? Кто эти люди? А, да просто ошиблись номером! Это она сразу не поняла.
Послушайте, хриплым от волнения голосом проговорила Рина. Вы, наверное, не туда попали. То есть не наверное, а наверняка, уверенно добавила она и строго сказала: Набирайте внимательнее! Все-таки ночь на дворе. И завтра, между прочим, рабочий день.
«Глупость какая-то, мелькнуло у Рины в голове. У этой всполошенной тетки горе, судя по всему, умер близкий человек, муж, сын или брат. А я тут нотации читаю поздно, не поздно». Она нервно кашлянула, собираясь положить трубку, в которой было оглушительно тихо. Но через пару секунд на том конце женщина тихо сказала:
Ир, ты чего? Не узнала меня? Это ж я, Валентина! Ну папина жена! Санечка умер, отец твой! Меня плохо слышно?