Дядя, ты кто? - Сергей Леонидович Скурихин

Сергей Скурихин

Дядя, ты кто?

Сосед снизу

 Паш, дай пятихатку до зарплаты, а? Ты же знаешь, я отдам!  мужичок забулдыжного вида стоял на неосвещённой площадке и подслеповато щурился в ожидании ответа.

 Павел Николаевич умер. Извините. До свидания,  сказал я, намереваясь закрыть дверь.

 Ой-йо! Пашка умер?! То-то я смотрю, давненько его не было видно. А когда?  сочувствие в голосе просителя мне показалось искренним, и я не мог не ответить:

 Полгода как.

 Ой-йо!  повторился мужичок, уходить он явно не спешил:  Так помянуть бы надо. Может, ты дашь пятихатку, а? Я Митрич. С первого этажа, двадцатая квартира. Меня Пашка всегда раньше выручал. А раз такое дело

 С деньгами туго сейчас. Мне ещё наследство оформлять. Нотариусы там всякие, госпошлины. Да и долги за коммуналку накопились,  оправдываясь, я зачем-то сболтнул лишнего и разозлился на себя за это.

 Наследник, стало быть?  с чуть заметной укоризной в голосе уточнил Митрич.

 Типа того.

Разговор в дверях рисковал затянуться и привлечь внимание других жильцов, поэтому я включил свет в прихожей и предложил соседу войти:

 У дяди, кажется, было Проходите, помянем.

 Это можно,  охотно согласился тот и переступил через порог.

В холодильнике стояла початая бутылка белой. Сколько она там находилась одному богу известно, да что ей, водке, может сделаться. Я открыл новую банку с солёными огурцами и выдул пыль из двух мутноватых рюмок.

 Земля пухом!  с чувством, чуть сипя после первой, сказал Митрич.  Кем приходишься ему?

 Племянником. По маме,  ответил я на выдохе. Водка показалась необычайно крепкой. Впрочем, питок из меня, как из ваты пуля.

 Как он помер-то?  спросил сосед, захватывая инициативу и разливая по второй.

 У нас в Сестродольске. Приехал погостить. На кладбище успел зайти. Разок по грибы-ягоды сходил и на речку Сердце остановилось. Рядом с его родителями, моими бабкой и дедом, похоронили.

 Да, мотор у нашего брата, мужика, слабый. Его почаще смазывать надо,  то ли в шутку, то ли всерьёз заключил непрошеный гость и снова потянулся к бутылке.

 Я пока пропущу,  сказал я и разрешающим кивком показал ему, что меня можно не ждать. Митрич, похоже, пропускать и так не собирался. Он крякнул после очередной порции спиртного и с пьяной грустью изрёк:

 А ведь молодой совсем был.

От его слов я тоже невольно переключился на волну печальных воспоминаний. И действительно, нас с дядькой разделяло всего лет пятнадцать, не больше. Ему ещё бы, как говорится, жить да жить. А тут на тебе

В сущности, о Павле Николаевиче, младшем и единственном мамином брате, я знал совсем немного. Виделись мы редко. Обычно он созванивался с сестрой только по дням рождения и всяким родительским субботам. Внешность дядя Паша имел неприметную пройдёшь рядом и сразу забудешь и такую же неприметную прожил жизнь. Жаль только, что короткую. Жены и детей у него не было. Работал он всегда на каких-то рядовых и неперспективных должностях. Одевался очень скромно, если не сказать бедно. В редкие свои приезды хороших подарков мне, единственному своему племяннику, не дарил. Честно говоря, я даже не помню, что именно он мне дарил, а это самый низший, подвальный, рейтинг детского восприятия родни. Но денег у сестры дядя Паша никогда не просил. Помнится, мать как-то отправила ему перевод на тёплую куртку к зиме, так он тут же, гордец, отослал деньги обратно. Вот только гордость его была тихой и не показной, без задирания подбородка вверх и без уязвления других. В общем, неплохой был у меня дядька, а иначе судить о покойном никак нельзя

Когда я вышел из задумчивости, Митрич за столом выливал себе последние уже капли. Рюмка у него получилась неполной, едва до половины. Мы в последний раз выпили за дядю Пашу, и сосед направился к выходу. Митрича заметно пошатывало. На прощание он крепко сжал мне руку и напомнил, тяжело выдыхая в паузах между словами:

 Двадцатая квартира Первый этаж В любое время Для тебя По-братски!

 Взаимно, Митрич,  ответил я, жалея уже, что не остановился после второй.

Долги наша

Отсутствие привычки к крепкому алкоголю сказалось незамедлительно: всю ночь я «летал на вертолётах» к белому санфаянсовому ободку. Утро началось для меня непривычно поздно и с полагающимися в таком случае атрибутами недосыпом и похмельем. Если с последним прекрасно справился огуречный рассол, то следствием первого стал «жидкий свинец», что растёкся внутри моей черепной коробки. Заниматься в таком состоянии бумагами было той ещё пыткой, но время меня поджимало. Завтра ехать домой, а к делам я даже не приступал.