Он снова кивнул:
По классу спортивных машин выступает Браумюллер.
Я принялся засучивать рукава.
Ну, коли так, Отто, то за дело! Выкупаем нашего любимца в масле.
Стоп! крикнул только что вошедший последний романтик. Сперва сами подзаправимся.
Он развернул свертки с ужином: сыр, хлеб, твердокаменная копченая колбаса и шпроты. Все это мы запивали отлично охлажденным пивом. Ели мы так, словно от зари до зари молотили цепами зерно. Потом взялись за «Карла». Работали два часа, все проверили и отрегулировали, смазали подшипники. Вслед за этим Ленц и я поужинали вторично. Готтфрид включил свет и на «форде». При аварии одна его фара уцелела. И теперь, укрепленная на выгнутом кверху шасси, она испускала косой луч света куда-то в небо.
Вполне удовлетворенный, Ленц повернулся к нам.
Ну вот! А теперь, Робби, достань-ка бутылки. Давайте отметим «Праздник цветущего дерева»!
Я поставил на стол коньяк, джин и два бокала.
А ты? спросил Готтфрид.
Я пить не буду.
Что?! Почему не будешь?
Потому что пропала у меня охота продолжать это чертово пьянство!
Ленц пристально посмотрел на меня.
Отто, наш ребеночек свихнулся, сказал он Кестеру.
Оставь его в покое. Не хочет не надо, ответил Кестер.
Ленц налил себе полный бокал.
Вообще у этого мальчика с некоторых пор пошли завихрения.
Это еще не самое худшее, заявил я.
Над крышей фабрики напротив нас взошла большая красная луна. Некоторое время мы сидели молча.
Скажи мне, Готтфрид, заговорил я затем, ведь ты специалист по части любовных дел, не так ли?
Специалист? Нет, я классик любви, скромно ответил Ленц.
Хорошо. Я хотел бы знать, всегда ли влюбленный человек ведет себя по-идиотски?
То есть как это по-идиотски?
Ну, в общем, так, как будто он полупьян. Болтает невесть что, несет всякую чепуху, да еще и врет.
Ленц расхохотался:
Что ты, детка! Ведь любовь это же сплошной обман. Чудесный обман со стороны матушки-природы. Взгляни на это сливовое дерево! И оно сейчас обманывает тебя: выглядит куда красивее, чем окажется потом. Было бы просто ужасно, если бы любовь имела хоть какое-то отношение к правде. Слава Богу, что растреклятые моралисты не властны над всем.
Я встал.
Так, по-твоему, без некоторого жульничества это дело вообще невозможно?
Да, детонька моя! Вообще невозможно!
Но ведь тогда можно попасть в глупейшее положение.
Ленц усмехнулся:
Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь, стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного не будь с ней рассудочным.
Я оживился:
А ты что скажешь, Отто?
Кестер рассмеялся:
Пожалуй, все это так и есть.
Он встал и поднял капот «Карла». Я достал бутылку рома, еще один бокал и поставил их на стол. Отто включил зажигание, нажал на кнопку стартера, и двигатель зачавкал утробно и сдержанно. Ленц, положив ноги на подоконник, глядел в окно. Я подсел к нему.
Тебе когда-нибудь случалось быть пьяным в обществе женщины?
Часто случалось, не пошевельнувшись, ответил он.
Ну и как?
Он искоса посмотрел на меня.
Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы.
Часто случалось, не пошевельнувшись, ответил он.
Ну и как?
Он искоса посмотрел на меня.
Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы.
Я посмотрел на него. Он оставался неподвижным. В его блестящих глазах отражался белый свет автомобилей. Двигатель все еще работал. Он тихонько погромыхивал, точно под ним содрогалась земля.
Вот теперь я могу спокойно выпить чего-нибудь, сказал я и откупорил бутылку.
Кестер заглушил двигатель. Затем обратился к Ленцу:
Сегодня луна светит достаточно ярко, чтобы можно было найти стакан. Верно, Готтфрид? А ну-ка выключи свою иллюминацию. Особенно на «форде». Этот косой луч напоминает мне прожекторы времен войны. Когда ночью эти штуки начинали нашаривать мой самолет, мне было совсем не до шуток.
Ленц кивнул:
А мне он напоминает Впрочем, не все ли равно
Он встал и выключил фары.
Луна поднялась высоко над фабричной крышей. Она все больше светлела и теперь казалась желтым лампионом, повисшим меж ветвей сливы. Ветви, колеблемые слабым ветерком, тихо качались.
Все-таки странно, сказал Ленц после паузы, почему принято ставить памятники всевозможным людям?.. А почему бы не поставить памятник луне или дереву в цвету?..
Я рано вернулся домой. Открыв дверь в коридор, услышал музыку. Играл патефон Эрны Бениг личной секретарши. По коридору плыл тихий и прозрачный женский голос. Потом пошла перекличка скрипок под сурдинку с пиччикато на банджо. И опять этот голос, проникновенный, нежный, будто переполненный счастьем. Я вслушался, пытаясь разобрать слова. Тихое пение женщины звучало удивительно трогательно в этом темном коридоре, где я стоял между швейной машиной фрау Бендер и чемоданами супругов Хассе. Я увидел кабанью голову над входом в кухню, где служанка гремела посудой.