За брата не будет в обиде на меня.
И вот они в шалаш, а девки - на Лядский песочек, с охотой да с приплясом. Без задержки у них, как ведется. Себя наголо: кипреем обмахивают друг дружку. То ль остужают, то ль горячат. Занялись рачком, поманили, пожаловались: не идет, мол. Да... Не хватает чего-то для него...
Как велось, так и теперь все. Довели голопузиков до конца, взыгрались. Разметали шалаш. Сорвали с парней - что на них-то... И-ии! Хрен послушный, скрип нескушный! С Сашкой - девка! Она самая, ядрена гладкость. Такая наливная девушка! Капустки белокочанные, яблочки желанные, малосольный случай...
Что да как? Откуда? А она дрожит!.. А Сашка: "Не вините, девоньки, самому сюрприз, бедуй моя голова от оголовка. И ты, милая, не взыщи. До чего ж хорошее у тебя все - ишь! ишь!.. Насмерть ухорошеешь глядеть. А охота - взыщи вот".
Тут кто-то из девок прибежал: "Ух! Она! Ее ищут..." Ссыльных-де сегодня привезли: она и сбеги... Как эта девушка зарыдает! Забило всю. Сашка на колени: "Умные, красивые, не выдадим! Не то утоплюсь!"
И она - топиться. Насилу приклонили к песочку, держат. А кто-то: "Ой, девоньки, погоня на гору въезжает! Смотритель..." Топ-топ кони войсковые. Храп сверху летит. Смотритель злей волкодава. Ветерок куделями седыми балует, борода белая, длинная, заострена. Ну, скажи - жестокий до чего!
Девки шепчут: "Давай игру крути-верти. И ты, барышня, как все будь. В том лишь спасенье твое". Ай! ай! - затопотали, затолкались. Всякие ужимки напоказ. Ее на четвереньках придерживают, чтоб сверху не узнал. И другие так же на четвереньках возле нее. "Нас-то, кажись, всех в личность знает боле-мене, а ты больше к реке поворотись. Чего ему личность казать? Пускай вон чего любуется!"
А одна: "Ой, страх! Трубу наставляет". Смотритель наводил подзорную трубу. "Ну, - Сашка шепчет, - одно осталося, хорошая. Не то спустится и тогда уж легко выяснит. Одно нам осталось сделать, как ни крути". Он, мол, в трубу всех переглядит - одна ты под сомнением. Вот мне надо с тобой, как со своей; и лица не покажем.
"Бойчей, - шепчет, - выворачивайся, да поддавайся опять, опять! да шлепай, да эдак - брык! Еще, хорошая: не отличайся от девушек! Распусти руки - дерзи! спасай себя - посошка не страшись, в нем-то самая жисть..."
Глядит! Не вздумается-де старому пню, что ты до того ловка, ха-ха! Лишь сбежала - и оголилась, и веселая-то, не хуже других охочих; милуешься как своя... Поддержи, касаточка!
Девки подправляют ее, помогают телом мелькать, кочанами круглотой сдобной выставляться, чтоб лица не определила труба, не углядела чего не надо. "Слушай Сашку, барышня! Делу учит".
"Ну, - он просит, - не взвейся теперь! Какая ни есть грусть - не взрыдай, а нахально попяться. Грусть в тебя тугая, а ты попять ее, попять. Кочаны круче - размашисто вздрючу..."
Бульдюгу вкрячил - и в крик ишачий! Она: "Ах!" - и чуть не набок с четверенек-то. Поддержали ее. Оба притихли, дышат прерывисто: он дает время, чтоб и ее проняло. Ровно б шутник-наездник на кобылку-стригунка громоздится - лег пузом на круп. Нежненький круп-то, нетронутый, уж как волнуется под пузом! Трепещет. Она порывается скакать - ножонки подкашиваются.
По дыханью ее, как стало жадней, понял момент. Пристроил неезжену себе в удобство, направил шатанье в нужный лад - и как на галоп переводит. Старичок толчком да разгоном, он молчком, а они - стоном.
И не подвели друг друга. Сделали сильно. Забылись от всего нервного, ничего не видят, не чуют. После уж девки сказали: сверху, с горы, смотритель ругнулся. Другие, с ним-то, - в смех, крякают, бычий мык, задом брык! А он: "Лядский песочек и есть!" Плюнул, уехали... Не узнал тонкости происшедшего. Вот так спасенье пришло.
Поздней Сашка переплыл с девушкой через Урал. Как стемнело, девки им лодочку. Где на лодке, где по тропке: в Ершовку доставил ее.