Точно?
То мне сказала молочница, которая к госпоже Бук поднималась, пожал плечами беспризорник, а дворник подтвердил.
Дай ему денег! повернулся к Фирсу Ронислав Вакулович.
Истопник нехотя бросил парнишке монету. Та сверкнула в воздухе и в одно мгновение очутилась в чумазой ладони.
Что ж ты госпоже Бук покоя не даёшь?.. проворчал шофёр. И так скандал, а тебе всё неймётся!
Дедуктивист пожал плечами и повернулся к беспризорнику.
Не согласишься ли ты, мой друг, отнести письмо? спросил Ронислав Вакулович. За плату, конечно!
Глаза мальчишки вновь загорелись. Он с независимым видом кивнул и сплюнул на мостовую.
Благодарю, серьёзно сказал сыщик. Он обвёл взглядом внутренности паромобиля, но не увидел чего-либо подходящего. Тогда Вийт вынул из петлицы мундира бутоньерку с алой лилией и протянул её беспризорнику. Передай это той самой госпоже Бук. Скажешь: от Ронислава.
От Ронислава, покладисто кивнул парнишка, забирая цветок.
Фирс, не дожидаясь приказа, достал ещё одну монетку и отдал её беспризорнику.
Тем временем анатомический поэт оказался уж совсем в плачевном положении. С десяток рук трясли фонарный столб, и юноша явственно начал с него соскальзывать.
Оставьте того господина в покое, сказал Вийт, продолжая с любопытством следить за перипетиями неравного сражения.
Ну да! мрачно пробурчал мальчишка.
Вийт глянул на Фирса, и тот достал третью монету.
Так-то оно так!.. замялся беспризорник, оглядываясь на своих товарищей.
Вдвойне, что ли? А этот гений стоит такой платы? с сомнением посмотрел на бунтаря сыщик.
Поэт был обречён. Он с трудом удерживался на трясущемся фонарном столбе и едва успевал уклоняться от летящих в него камней.
Фирс вздохнул и извлёк ещё одну монету.
Беспризорник схватил хаптусъ гевезенъ[5], замысловато свистнул, и вся ватага, заулюлюкав на прощание, унеслась. Лишь голые пятки сверкнули на перекрёстке.
Поэт, растерянно оглядывая внезапно опустевшую улицу, испуганно хватаясь за столб, пополз вниз.
Мундир выдавал в нём студента, внешность и манеры длинную родословную, мягкость черт детство, полное безделья. Лицом и голосом он казался слишком юн для университета, но в условиях домашних теплиц подобные запоздалые возмужания нередки. Ввиду субтильности телосложения форменная одежда сидела на нём мешком. В общем, что тут говорить, он был поэт.
Да юноша спуститься сам не может! Вийт с удивлением кивнул на пленника фонарного столба.
Ответить его верный помощник не успел. Трубадур пищеварительных каналов сорвался и полетел вниз, навстречу безжалостным булыжникам мостовой.
Раздался вскрик, более похожий на визг, звук удара, и в воздух взмыло облако дорожной пыли.
Живы? крикнул Вийт, неспешно приближаясь со своей тростью к месту катастрофы.
Рифмоплёт зашевелился и неуклюже сел на земле.
Фирс порылся в паромобиле, извлёк одёжную щётку.
Вот, можете привести себя в порядок! сказал он, бросая её юнцу.
Поэт резко свёл ноги и неуклюже поймал щётку на колени. Попытался стряхнуть пыль с рукава сюртука, но по первому же движению стало понятно, что бузотёр никогда подобными делами не занимался.
Я помогу вам встать, пробурчал Фирс.
Он обхватил паренька за плечи и дёрнул вверх. Спасённый в одно мгновение оказался на земле обеими ногами, но вместо благодарностей разразился визгом, с возмущением отодрал от себя руки слуги и отскочил.
Я Ронислав Вакулович Вийт, представился дедуктивист. Как видно по мундиру, я полицейский. А это мой помощник Фирс.
Позвольте! слуга отобрал у юнца щётку и принялся стряхивать уличную пыль с его спины.
Мне ваше имя кажется знакомым, нахмурился студент, но не могу вспомнить, где мы с вами встречались, уж простите. Меня же зовут Ветран Петрович Мйончинский.
Ах вот как! подобрался Вийт. Вы должно быть сын Петра-Михаила Сауловича Мйончинского? Правильно? Ясновельможного пана Мйончинского? Тайного советника?
Tak jest![6] гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.
Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.
Да прекратите вы уже! вскричал он. Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!
Да прекратите вы уже! вскричал он. Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!
Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.
Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:
Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,
Ныпрекрас тылани и-тво[7]
В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.
Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:
Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!
Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.
Рад вас видеть, господин утопист, улыбнулся Вийт. Вас отпустили под залог?