Давайте как-нибудь позавтракаем вместе, предложил он, пока мы спускались в стонущем лифте.
Где?
Да где угодно.
Рычаг не трогайте, рявкнул лифтер.
Прошу прощения, с достоинством ответил мистер Мак-Ки. Я и не заметил, как коснулся его.
Ладно, согласился я, с удовольствием.
Я стоял у кровати, он сидел на ней с большой, содержавшей его работы папкой в руках сидел в одном нижнем белье, накинув на плечи одеяло.
«Красавица и чудовище» «Одиночество» «Старая лошадь бакалейщика» «Бруклинский мост»
Где?
Да где угодно.
Рычаг не трогайте, рявкнул лифтер.
Прошу прощения, с достоинством ответил мистер Мак-Ки. Я и не заметил, как коснулся его.
Ладно, согласился я, с удовольствием.
Я стоял у кровати, он сидел на ней с большой, содержавшей его работы папкой в руках сидел в одном нижнем белье, накинув на плечи одеяло.
«Красавица и чудовище» «Одиночество» «Старая лошадь бакалейщика» «Бруклинский мост»
А потом я лежал в полудреме на скамье холодной нижней платформы Пенсильванского вокзала, таращился на утренний выпуск «Трибюн» и ждал четырехчасового поезда.
Глава третья
Летними ночами из поместья моего соседа неслась музыка. В синеве его парка мужчины и женщины появлялись и скрывались из глаз и кружили, словно мотыльки, среди шепотов, шампанского и звезд. После полудня, в часы прилива, я смотрел, как его гости ныряют с сооруженной на плоту вышки или загорают на горячем песке пляжа, как два его катера рассекают воду Пролива, а за ними летят, поднимая фонтаны пены, аквапланы. По уик-эндам его «Роллс-Ройс» обращался в омнибус, доставлявший ватаги гостей из города и в город начиналось это в девять утра и продолжалось далеко за полночь, и принадлежавший ему моторный фургон бегал, словно шустрый желтый жук, встречая все поезда подряд. А в понедельники восемь слуг и приходящий садовник в их числе трудились с утра до вечера, орудуя швабрами, щетками, молотками и садовыми ножницами, устраняя следы разора, учиненного ночными гостями.
Каждую пятницу нью-йоркский фруктовщик доставлял в дом пять корзин апельсинов и лимонов и каждый понедельник эти же апельсины и лимоны, обратившиеся в пирамиды лишенных мякоти полушарий, покидали дом через заднюю дверь. На кухне его стояла машинка, способная за полчаса выжать сок из двухсот апельсинов при условии, что слуга двести раз придавит на ней большим пальцем кнопочку.
Не реже чем раз в две недели некая обслуживавшая банкеты и тому подобное фирма присылала в поместье своих людей, и они привозили сотни ярдов брезента и разноцветные лампочки в количествах, достаточных для того, чтобы превратить огромный парк Гэтсби в рождественскую елку. Буфетные стойки украшались поблескивавшими закусками, пряная буженина теснилась на них среди многоцветных, как арлекины, салатов, и запеченных в слоеном тесте сарделек, и каким-то волшебством обращенных в слитки темного золота индеек. В главной зале особняка воздвигалась барная стойка с настоящей медной подставкой для ног, и стену за ней заполняли бутылки джина самых разных сортов, и вин, и наливок, позабытых уже так давно, что гостьи в большинстве своем оказывались слишком молодыми, чтобы определить разницу между одной и другой.
К семи часам появляется оркестр не горстка из пяти музыкантов, но столько гобоев, тромбонов, саксофонов, альтов, корнетов, пикколо и барабанов, больших и малых, что ими можно заполнить оркестровую яму. Последние пловцы подтягиваются с пляжа и переодеваются наверху; на автостоянке выстраиваются в пять рядов машины из Нью-Йорка, а залы, салоны и веранды уже разукрашиваются основными цветами, и странными стрижками на новейший манер, и шалями, о которых Кастилия может только мечтать. Бар работает в полную силу, флотилии коктейлей выплывают в парк, и наконец воздух его наполняется говором, смехом, мимоходными двусмысленностями, звуками забываемых не сходя с места знакомств и восторженными вскриками дам, встречающих подружек, имен которых они никогда не знали.
Земля, накренясь, отворачивает от солнца, свет лампочек становится ярче, оркестр уже наигрывает легкую, не требующую, чтобы ее слушали, музыку, а опера голосов звучит тоном выше. Смех с каждой минутой становится все беззаботнее, рассыпается все расточительнее, выплескиваясь в радостный мир. Стайки гостей изменяются все быстрее, их пополняют новоприбывшие, компании рассыпаются и составляются на одном дыхании, и уже появляются блуждающие звезды уверенные в себе девушки, что снуют здесь и там между женщин более дородных и устойчивых, и становятся на отчетливый, радостный миг центром какой-либо компании, и сразу покидают ее, триумфально скользя среди переменчивых лиц, голосов, красок под постоянно меняющимся светом.
Неожиданно одна из этих цыганочек в трепещущем на ней опаловом платье выхватывает из воздуха коктейль, залпом выпивает его для храбрости и, поводя руками, как Фриско[5], принимается танцевать на обтянутом брезентом помосте. Мгновенная тишь; дирижер услужливо приноравливает к ней ритм оркестра; новый всплеск суесловия, распространяющий ложную весть: она дублерша Гильды Грей[6] из «Варьете». Прием начался.