И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Мам, а кто это порфироносная вдова? не меняя своей декламирующей интонации, вдруг спросил Алька.
Погоди, сынок Потом. Мы с тобой пришли, кажется. Вот он, дом сорок три.
Так пойдем?
Нет. Погоди. Давай присядем на минуточку, отдышимся. Я хоть в порядок себя приведу. Вон, я вижу, там скамейка есть
На самом деле она вовсе не запыхалась, и в порядок было приводить нечего. Просто накатила очередная волна страха, подступила тошнотой к горлу. Живо представилось, как они звонят в дверь квартиры Тани Деревянко, как дверь открывают незнакомые люди, и ни о какой Тане Деревянко они отродясь слыхом не слыхивали
Тяжело плюхнувшись на скамейку, Диля откинулась на спинку, почувствовала всем телом ее холодную набухшую влажность. Нет, на этой скамейке долго не усидишь. Надо вставать, надо идти. Но сил идти не было.
Мам, пойдем. Скамейка мокрая, ты простудишься.
Да. Сейчас. Немного посижу, и пойдем. Я не простужусь, ты не бойся. Достань там печенье, перекуси
Пошарив в сумке, она извлекла на свет открытку с сиренью, принялась вчитываться в давно уже выученные наизусть строчки. «Дорогая Танюша, поздравляю тебя с праздником Первое мая» Картонный квадратик обтрепался на уголках, неровные мамины строчки прыгали перед глазами, написанный с правой стороны адрес Тани Деревянко выпучился, будто кто приложил к нему объемную линзу. Или это слеза у нее в глазу застряла? Опустив голову, Диля быстро сморгнула ее, чтобы Алька не заметил. Потом перевернула открытку, принялась со вниманием разглядывать пышную сиреневую ветку. И даже ладонью по ней слегка провела, будто просила определить-таки местонахождение Тани Деревянко по указанному адресу. Будто в силах была ей дать такие гарантии сиреневая ветка на старом глянцевом кусочке картона. Обыкновенная ветка, обыкновенная открытка
Жизнь у них в доме сразу менялась в плохую сторону, когда мама получала письмо или открытку от Тани Деревянко. В детстве Диля ужас как боялась этих писем, а один раз, возвращаясь из школы и заметив, как выставился в дырочки почтового ящика белый конверт, даже решила взломать хлипкий замочек и разорвать этот конверт к чертовой матери. На мелкие клочки. Только ничего у нее не вышло. Застала ее за этим занятием соседка по лестничной площадке, потом еще и отцу нажаловалась. Правда, он маме о Дилином преступном поползновении ничего не сказал. Просто отдал письмо, и все. Хотя Диля и подозревала, что делать ему этого вовсе не хотелось.
Мама всегда сначала плакала над конвертом, прежде чем распечатать его. Потом уходила с ним в комнату, закрывала за собой дверь. И будто выключалась из жизни на несколько дней ходила по дому сомнамбулой, обед не варила, отцовых рубашек не стирала, к Диле с воспитанием не приставала. Они с отцом даже успевали привыкнуть к этой временной беспризорности. А потом наступал святой день мама садилась ответное письмо писать. Со слезами, длинными вздохами, долгим стоянием у окна и трагическим переплетением рук на животе, будто у нее там что-то болело сильно. Хотя Диля с папой совершенно точно знали ничего у нее там не болело. У них в этот день своя задача была чтоб не сплоховать и маме под руку ни с одной домашней проблемой не подлезть. Надо было вести себя тихо и просто ждать завтрашнего дня, когда поутру сбросит мамина рука конверт с ответным письмом в щель голубого почтового ящика, что висит справа от дверей большого продовольственного магазина на улице Колхозной. И все. Казалось бы, просто. И тем не менее Диля не удерживалась, каждый раз ее тянуло с отцом на эту тему поговорить.
Пап Почему мама письму не радуется? Ей что, плохое что-то пишут, да?
Нет. Плохого ей там не пишут. Это же от подруги письмо чего там может быть плохого?
Тогда почему она плачет?
Когда Диля была маленькой, он всегда одинаково отвечал на этот вопрос у мамы голова болит. А потом, когда Диля подросла, начинал размазывать свои объяснения, как масло по горячему хлебу. Вроде и намазал щедро а масла уже нет, и непонятно, что ешь, то ли хлеб с маслом, то ли просто жирный мокрый мякиш
Понимаешь ли, доченька. Мама у нас очень хорошая, просто ей жить здесь трудно.
Почему? Мы же с тобой живем!
Ну да. Мы здесь родились. Нам легко. А у мамы душа там осталась, на родине. Там все другое и люди другие, и еда, и воздух. Плохо ей здесь, понимаешь?
А зачем поехала, если плохо? Надо было там и оставаться!
Она не могла, доченька.
Она полюбила тебя, да? Как лягушка Ивана-царевича?
Ну, будем считать, что так. Как лягушка.
А ты?
И я полюбил.
А почему ее дедушка с бабушкой не полюбили? Что она им сделала?
Папа вздыхал, каменел твердым усталым лицом, торопливо совал ей под нос тарелку с ужином.
Пап, ну почему? Они не хотели, чтобы мама твоей женой была, да? Не понравилась она им?
Да при чем здесь не понравилась Тут другое, дочка.
Какое другое?
Ну, как бы тебе объяснить Мы по-настоящему с мамой пожениться не можем, понимаешь? Так, как хотят бабушка с дедушкой.
Так вы, что ли, совсем не женатые? Вообще? таращила она на него удивленные глаза.