Черкасов Алексей Тимофеевич - Сказания о людях тайги стр 3.

«А за комплименты голубые ленты»,  вспомнил еще и, подняв голову, похолодел: будто совсем рядом, рукой подать, в струистом мареве Санкт-Петербург, Сенатская площадь Та самая! И Медный всадник, придавив копытами чугунно-черную гадюку, простирал руку к реке, указывая колоднику на золотой шпиль Петропавловского собора и на крепость, стену которой омывали прохладные воды Невы.

 Боже, боже  простонал он, привстав на колени и неотрывно глядя на причудливый мираж.  Я вижу, вижу!.. Неву вижу! Шпиль вижу! Крепость!..

Вот она Нева, северная жемчужина славян, счастье водное. Вот она, совсем рядом. Иди же, колодник, и утоли жажду. Забудь, что ты затерялся в пустынной равнине за Каменным поясом Уралом. Нева, Нева!.. Ты слышишь, колодник, как плещутся ее благодатные воды?..

Мираж постепенно отдалялся и таял в жарком полуденном мареве.

 Я же видел, видел!  воскликнул он, с ужасом глядя на необозримую степь: уж не лишился ли ума от жажды? Он знает: в степи нередко можно увидеть мираж, но почему именно примерещились Сенатская площадь, Медный всадник, золотые купола Петропавловского собора и сама Нева?..

Колодник заплакал и снова уткнулся лицом в скрипучий ковыль.

В больном воображении проносилась одна картина за другой и так явственно, точно все происходило вчера.

Улица города Ревеля Он спешит к прохладе и пьет, пьет и никак не может напиться. Он один среди прохожих, совершенно незнакомых. Море где-то далеко-далеко, за тридевять долин. И есть ли вообще море, прохладные реки, утоляющие жажду?.. Страх сковывает его: он боится поднять голову опознают И тут, на людной улице, чья-то тяжелая рука в перчатке ложится ему на плечо:

 Мичман Лопарев!

Он не успевает ответить: перед ним жандарм.

 Вы арестованы.

 Пить пить.  Он облизывает губы. Жандарм сухо отвечает:

 Нет для вас воды, нет для вас моря, а есть вечная безводная степь в Сибири, за Уралом, и вы умрете от жажды, государственный преступник Лопарев! Следуйте за мною!

«Если бы я тогда не задержался на сутки в Ревеле, я мог добраться до Варшавы, а там к Юлиану Сабинскому, к Ядвиге,  подумал Лопарев, переживая минувшее в своей нелегкой судьбе.  Нет, я их не выдал. Ни Ядвигу, ни Юлиана, ни Мстислава со Станиславом. Венценосец не вымотал из меня признания, нет! Ты слышишь, Ядвига?..»

 Мичман Лопарев!

Он не успевает ответить: перед ним жандарм.

 Вы арестованы.

 Пить пить.  Он облизывает губы. Жандарм сухо отвечает:

 Нет для вас воды, нет для вас моря, а есть вечная безводная степь в Сибири, за Уралом, и вы умрете от жажды, государственный преступник Лопарев! Следуйте за мною!

«Если бы я тогда не задержался на сутки в Ревеле, я мог добраться до Варшавы, а там к Юлиану Сабинскому, к Ядвиге,  подумал Лопарев, переживая минувшее в своей нелегкой судьбе.  Нет, я их не выдал. Ни Ядвигу, ни Юлиана, ни Мстислава со Станиславом. Венценосец не вымотал из меня признания, нет! Ты слышишь, Ядвига?..»

Черные, ищущие глаза Ядвиги придвинулись к его лицу. Она все такая же чуточку насмешливая, капризная полячка, но самоотверженная и бесстрашная, как и ее двоюродный брат Юлиан Лопарев и Ядвига в полутемной гостиной дома Сабинских пьют старое вино; на улицах Варшавы гроза и дождь.

Он пьет вино и говорит стихами Кондратия Рылеева:

Ядвига спросила:

 Кто такой Ермак?

Он ответил.

Ядвига печально промолвила!

 О матка боска! Только бы не Сибирь. Мне страшно за всех вас. Только бы не Сибирь!

 Ядвига! Ядвига! Где ты?  зовет он в исступлении. Безмолвие и полуденный зной, от которого нигде не укрыться

 О боже! Конец мне, конец  стонет колодник, приминая лицом ковыль.

Где теперь Ядвига Менцовская? Юлиан Сабинский? Где они все, варшавские друзья? Он никого не предал, никого не назвал

 Ты сгниешь в тринадцатой камере, жалкий мичманишка!  рычит генерал Сукин.

Тринадцатая камера в Секретном Доме Камера с голосами призраков Колодник слышит пронзительный крик:

 Назови сообщников в Варшаве! Назови сообщников в Варшаве!

 Не было, не было сообщников стонет он. Но чу! В уши бьет материнский голос:

 Сашенька! Сашенька!  Не голос, а мученическая мольба израненного сердца.  Что ты наделал, Сашенька! Как ты мог скрыть от меня и от отца крамольную тайну? Закружили тебя бесы, Сашенька, закружили, запутали. Покайся, Сашенька! Царь милостив простит. И я буду молиться. Закружили тебя бесы

«И я закружился в проклятой степи,  с горечью подумал колодник.  Бесы закружили, видно: в пятый раз я вышел на этот курган. Может, и в жизни так кружимся, кружимся, а выбиться на дорогу не можем?..»

Руки матери теплые, желанные.

 Сашенька

И сразу же, как в пекло головой: лицом к лицу с генерал-адъютантом Чернышевым.

Генерал-адъютант вкрадчиво допытывается:

 Смею спросить: кого же вы прочили в Буонапарты России? Пестеля? Рылеева? Или Муравьева-Апостола? Кого же? Я, смею заверить, пожил на белом свете и кое-что повидал, не исключая самозванного императора Франции. И вот Конституция вашего тайного общества, кою вы собирались огласить народу, если бы вам удалось Кого же вы готовили в Буонапарты?