Не то чтобы отец-настоятель мог поколебать достигнутое им могущество, но вступить с ним в открытый конфликт означало ни больше, ни меньше разрушить Пустынь, превратить ее из монастыря в мелкое княжество, а этого Дамиан не хотел, во всяком случае, пока – монастырский устав с его жесткой иерархией, послушанием, церковной дисциплиной позволял управлять им не задумываясь о настроениях насельников.
Кристалл примирял амбиции Дамиана и стремления аввы, они оба нуждались в нем, каждый по-своему, и его исчезновение означало возвращение к давнему конфликту, противостоянию, в котором Дамиану не суждено было взять верх.
Он обнаружил пропажу сразу, едва заслышал било, созывающее братию на службу. Сам Дамиан давно получил разрешение молиться в своей келье, и только тогда, когда появляется время, свободное от многочисленных праведных трудов на благо обители, однако он привык вставать рано, поэтому просыпался зачастую задолго до подъема братии.
Сундучок был открыт, как будто вор хотел, чтобы исчезновение кристалла заметили немедленно. А может, побоялся щелкнуть замком еще раз. А может, просто забыл, по глупой неопытности.
Робкий стук в тяжелую дверь просторной светлой кельи заставил Дамиана вскочить и захлопнуть крышку сундучка – посторонним незачем знать о пропаже.
– Кого там принесла нелегкая? – проворчал он себе под нос, – Входи!
Благочинный – разжиревший на доходах Пустыни иеромонах – робко сунул пуговичный нос в щелку: Дамиана побаивались все, зная о его крутом нраве и привычке впадать в неконтролируемую ярость по пустякам. Дамиан же терпеть не мог толстяков, особенно мелких ростом. Сам он был сухощав, хотя и прикладывал к этому немало усилий, высок ростом и широк в плечах.
– Доброго здравия, отец Дамиан, – тихо, с придыханием начал Благочинный, – я бы не решился тебя потревожить с таким пустяком, но, зная твою щепетильность в подобных вопросах…
Дамиан скривился:
– Зайди и закрой двери.
Благочинный снова кивнул, шумно сглотнул и с усилием прикрыл тяжелую дверь.
– Я бы не стал… но такого у нас давно не случалось…
– Ну?
– Ушел послушник Алексий, певчий, тот, которого привезли два месяца назад… Ну, которого похитил колдун и…
– Я понял, – грубо оборвал Дамиан, – куда он ушел?
– Я… Я не знаю. Он ушел из Пустыни.
– Как? Куда он мог уйти? Что ты несешь?
– Вот, – благочинный протянул клубок тряпок.
– Что это? – Дамиан поморщился.
– Его вещи. Переоделся в мирское, и ушел. И сказал, что ни секунды здесь больше не останется, – благочинный перешел на шепот, – он сорвал крест…
– Ты понимаешь, что говоришь? Куда он уйдет? Январь месяц! Кругом лес, за окном метель, он заблудится и замерзнет еще до рассвета! И где он взял мирскую одежду?
– Забрал у кастеляна, наверное…
Дамиан, как ни странно, отлично помнил этого послушника Алексия, которого два месяца назад нашли и вернули в монастырь после двенадцатилетнего отсутствия. Лешек – заблудшая душа, или Лешек – дар божий. И за его волшебный голос экклесиарх, старенький отец Паисий, прощал ему заблудшую душу, равно как и все остальные его прегрешения. Высокий, худенький, этот Лешек более всего напоминал отрока, хотя отроду ему было что-то около двадцати пяти – он всегда выглядел моложе своих лет, Дамиан запомнил его еще в приюте. Несомненно, тот и ребенком отличался от сверстников, простеньких крестьянских мальчиков, чем уже тогда невероятно раздражал Дамиана: мальчик вызывал у него подсознательный страх, непонятное стремление спрятаться от взгляда его огромных светлых глаз, как будто укоряющих в чем-то.