Пиковая дама (сборник) - Пушкин Александр Сергеевич страница 2.

Однако пора спать: уже без четверти шесть.

В самом деле, уже рассветало: молодые люди допили свои рюмки и разъехались.

II

Старая графиня *** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад. У окошка сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница.

 Здравствуйте, grandmaman[4],  сказал, вошедши, молодой офицер.  Bonjour, mademoiselle Lise[5]. Grandmaman, я к вам с просьбою.

 Что такое, Paul[6]?

 Позвольте вам представить одного из моих приятелей и привезти его к вам в пятницу на бал.

 Привези мне его прямо на бал, и тут мне его и представишь. Был ты вчерась у ***?

 Как же! очень было весело; танцевали до пяти часов. Как хороша была Елецкая!

 И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка, княгиня Дарья Петровна?.. Кстати: я чай, она уж очень постарела, княгиня Дарья Петровна?

 Как, постарела?  отвечал рассеянно Томский,  она лет семь как умерла.

Барышня подняла голову и сделала знак молодому человеку. Он вспомнил, что от старой графини таили смерть ее ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня услышала весть, для нее новую, с большим равнодушием.

 Умерла!  сказала она,  а я и не знала! Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представились, то государыня

И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот.

 Ну, Paul,  сказала она потом,  теперь помоги мне встать. Лизанька, где моя табакерка?

И графиня со своими девушками пошла за ширмами оканчивать свой туалет. Томский остался с барышнею.

 Кого это вы хотите представить?  тихо спросила Лизавета Ивановна.

 Нарумова. Вы его знаете?

 Нет! Он военный или статский?

 Военный.

 Инженер?

 Нет! кавалерист. А почему вы думали, что он инженер?

Барышня засмеялась и не отвечала ни слова.

 Paul!  закричала графиня из-за ширмов,  пришли мне какой-нибудь новый роман, только пожалуйста, не из нынешних.

 Как это, grandmaman?

 То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!

 Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?

 А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!

 Простите, grandmaman: я спешу Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы думали, что Нарумов инженер?

 А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!

 Простите, grandmaman: я спешу Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы думали, что Нарумов инженер?

И Томский вышел из уборной.

Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер. Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.

 Прикажи, Лизанька,  сказала она,  карету закладывать, и поедем прогуляться.

Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу.

 Что ты, мать моя! глуха, что ли!  закричала графиня.  Вели скорей закладывать карету.

 Сейчас!  отвечала тихо барышня и побежала в переднюю.

Слуга вошел и подал графине книги от князя Павла Александровича.

 Хорошо! Благодарить,  сказала графиня.  Лизанька, Лизанька! да куда ж ты бежишь?

 Одеваться.

 Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух

Барышня взяла книгу и прочла несколько строк.

 Громче!  сказала графиня.  Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?.. Погоди: подвинь мне скамеечку, ближе ну!

Лизавета Ивановна прочла еще две страницы. Графиня зевнула.

 Брось эту книгу,  сказала она,  что за вздор! Отошли это князю Павлу и вели благодарить Да что ж карета?

 Карета готова,  сказала Лизавета Ивановна, взглянув на улицу.

 Что ж ты не одета?  сказала графиня,  всегда надобно тебя ждать! Это, матушка, несносно.

Лиза побежала в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо всей мочи. Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую.

 Что это вас не докличешься?  сказала им графиня.  Сказать Лизавете Ивановне, что я ее жду.

Лизавета Ивановна вошла в капоте и в шляпке.

 Наконец, мать моя!  сказала графиня.  Что за наряды! Зачем это?.. кого прельщать?.. А какова погода?  кажется, ветер.

 Никак нет-с, ваше сиятельство! очень тихо-с!  отвечал камердинер.

 Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться.

«И вот моя жизнь!»  подумала Лизавета Ивановна.

В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху. Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках и отвечала за погоду и за мостовую. Ей было назначено жалованье, которое никогда не доплачивали; а между тем требовали от нее, чтоб она одета была, как и все, то есть как очень немногие. В свете играла она самую жалкую роль. Все ее знали, и никто не замечал; на балах она танцевала только тогда, как недоставало vis-à-vis[7], и дамы брали ее под руку всякий раз, как им нужно было идти в уборную поправить что-нибудь в своем наряде. Она была самолюбива, живо чувствовала свое положение и глядела кругом себя,  с нетерпением ожидая избавителя; но молодые люди, расчетливые в ветреном своем тщеславии, не удостаивали ее внимания, хотя Лизавета Ивановна была сто раз милее наглых и холодных невест, около которых они увивались. Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашеная кровать и где сальная свеча темно горела в медном шандале!