Кроме того, на мой взгляд, Украина при всем сходстве процедур, практик, действий акторов и результатов исторической политики все-таки представляет собой достаточно специфический и сложный пример даже на фоне турбулентного постсоветского пространства хотя бы потому, что манипулирование и злоупотребление прошлым в угоду сиюминутным интересам всеми участниками этого захватывающего занятия как на Украине, так и за ее пределами стали одной из предпосылок и частью процессов, приведших к аннексии Крыма, скрытого и явного разделения регионов по вопросам отношения к прошлому и войне в Донбассе.
Таким образом, эта книга своего рода общий отчет об исторической политике на Украине, сделанный в общеевропейском контексте. Это попытка очертить основные тенденции и явления, связанные с использованием прошлого в интересах конкретных групп.
Книга состоит из трех разделов.
В первом разделе я очерчиваю концептуальные рамки данного исследования и предлагаю читателю набор базовых формулировок и понятий, не претендуя на какие-либо методологические новации. Здесь же я рассматриваю основные тенденции развития исторической политики в трех регионах: «Западной Европе», «Восточной Европе» и на постсоветском пространстве.
Второй раздел посвящен описанию способов действий и функций основных акторов исторической политики на Украине: государства, негосударственных институтов и тех, без кого историческая политика была бы невозможна, историков.
И наконец третий, самый объемный раздел посвящен практикам исторической политики: описанию и анализу действий, следствий и последствий. Я рассматриваю процесс «национализации» прошлого в его взаимодействии и борьбе с предыдущей советской версией украинской истории и памяти.
Как оказалось, даже формата монографии оказалось недостаточно для исчерпывающего отчета о теме, заявленной в названии. Много сюжетов и событий осталось за рамками этого исследования, многие затронуты достаточно поверхностно и схематично.
Я не претендую на то, что в своих рассуждениях мне всегда удавалось удержаться в рамках дисциплинарной объективности, удачно описанной А. Мегиллом. Я был не просто наблюдателем и свидетелем, но и участником описываемых в книге процессов. Я не ограничивался академическими дискуссиями и выходил со своими идеями и рассуждениями к более широким кругам слушателей, собеседников и оппонентов. Реакции, высказывания и действия «широких кругов любителей истории», как, впрочем, и многих коллег, решивших послужить делу исторической справедливости, создают атмосферу, не всегда пригодную для дыхания.
Мне, как и некоторым другим моим коллегам, пытающимся считать историю научной дисциплиной, а не только рупором правящего класса или «общественного интереса», довелось узнать о себе много нового. Я составил личную коллекцию эпитетов, угроз и специфических пожеланий в свой адрес, высказанных заочно и напрямую: мне удалось побывать «рукой Москвы и Вашингтона», «либерастом», «засланным казачком»; разумеется, я не упоминаю тут словарный запас, характерный для заборов, общественных туалетов и риторики погромов. Может быть, эта коллекция когда-нибудь пригодится для понимания общественной атмосферы и уровня культуры общения того времени, когда о проблемах прошлого получили возможность высказываться не только интеллектуалы и специалисты, но и «люди с улицы», и недалеко ушедшие от них политики, и «акробаты пера».
В любом случае я старался удержаться в рамках взвешенного академического подхода к проблемам, содержащим заметный эмоциональный потенциал и ставящим этические вопросы. При этом ни само явление, ни подавляющее большинство его субъектов не вызывали и не вызывают у меня симпатий не только в силу этических, эстетических или профессиональных соображений, но и потому, что историческая политика и ее присные явно или имплицитно (в украинском случае все более явно) демонстрируют неуемное желание заставить ходить строем людей, не приспособленных к этому увлекательному занятию.
В любом случае я старался удержаться в рамках взвешенного академического подхода к проблемам, содержащим заметный эмоциональный потенциал и ставящим этические вопросы. При этом ни само явление, ни подавляющее большинство его субъектов не вызывали и не вызывают у меня симпатий не только в силу этических, эстетических или профессиональных соображений, но и потому, что историческая политика и ее присные явно или имплицитно (в украинском случае все более явно) демонстрируют неуемное желание заставить ходить строем людей, не приспособленных к этому увлекательному занятию.
В этом несколько затянувшемся исследовательском походе моральную, интеллектуальную и нередко организационную поддержку мне оказывали коллеги и друзья, которым я выражаю свою самую искреннюю благодарность.
Прежде всего это Алексей Миллер, с которым мы начали обсуждать проблемы взаимодействия истории и политики еще в середине нулевых: одним из результатов наших дискуссий стала книга, до сих пор вызывающая большой читательский интерес. Несмотря на дружеские отношения, а может быть, именно благодаря им наши дискуссии носили иногда весьма острый характер и мы нередко оставались не только при своем мнении, но и при взаимном уважении.