А я увижу? Нет: далеко, за звездами. А один святой человек видал, дадено ему было видеть и нам возвестить в старинном то граде было, чтобы не устрашались люди, а жили-радовались.
Потому, милок, и не страшно нам ничего, под таким-то Покровом. Нам с тобой не будет ничего страшно: роботай знай и живи, не бойся, заступа у нас великая.
Теперь, ложась спать, я молюсь Богородице Казанской темная у нас икона в детской. Молюсь и щурюсь Вижу лучики лучики лампадки, будто это на небе звездочки, и там, высоко, за звездами, сверкающий омофор-Покров. И мне ничего не страшно.
Если бы увидать там, высоко, за звездами?!.
Вот и канун Ивана Постного «усекновение Главы Предтечи и Крестителя Господня» печальный день.
Завтра пост строгий: будем вкушать только грибной пирог, и грибной суп с подрумяненными ушками, и рисовые котлетки с грибной подливкой; а сладкого не будет, и круглого ничего не будет, «из уважения»: ни картошки, ни яблочка, ни арбуза, и даже нельзя орешков напоминают «Главку». Горкин говорит, что и огурчика лучше не вкушать, одно к одному уж пусть. Но огурчики длинные!.. Бывают и вовсе круглые, «кругляки», а лучше совсем не надо. Потому, пожалуй, в канун огурцы и солят.
На нашем дворе всю неделю готовятся: парят кадки и кадочки, кипятят воду в чугунах для заливки посола, чтобы отстоялась и простыла; режут укроп и хрен, остропахучий эстрагоник; готовят для отборного засола черносмородинный и дубовый лист для крепкости и духа это веселая работа.
На нашем дворе всю неделю готовятся: парят кадки и кадочки, кипятят воду в чугунах для заливки посола, чтобы отстоялась и простыла; режут укроп и хрен, остропахучий эстрагоник; готовят для отборного засола черносмородинный и дубовый лист для крепкости и духа это веселая работа.
Выкатила кадушки скорнячиха; бараночник Муравлятников готовит целых четыре кадки; сапожник Сараев тоже большую кадку парит. А у нас дым столбом, живое столпотворение. Как же можно: огурчика на целый год надо запасти, рабочего то народу сколько! А рабочему человеку без огурчика уж никак нельзя: с огурчиком соленым и хлебца в охотку съешь, и поправиться когда нужно, опохмелиться первое средство для оттяжки. Кадки у нас высокие: Василь-Василич на цыпочках поднимается заглянуть; только Антон Кудрявый заглядывает прямо. Кадки дымят, как трубы: в них наливают кипяток, бросают докрасна раскаленные вязки чугунных плашек и поднимается страшное шипенье, высокие клубы пара, как от костров. Накрывают рогожами и парят, чтобы выгнать застойный дух, плесени чтобы не было. Горкину приставляют лесенку, и он проверяет выпарку. Огурчики дело строгое, требует чистоты.
Павел Ермолаич, огородник, пригнал огурца на семи возах: не огурец, а хрящ. Пробуют всем двором: сладкие, и хрустят, как сахар. Слышно, как сочно хряпают: хряп и щелк. Ешь, не жалко. Откусят и запустят выше дома. Горкин распоряжается:
На чистые рогожи отбирай, робята!.. Бабочки, отмывай покрепше!..
Свободные от работы плотники, бабы из наших бань, кухарка Марьюшка, горничная Маша, Василь-Василич, особенно веселый, радостной работой заняты. Плотники одобряют крупные, желтяки. Такие и Горкин уважает, и Василь-Василия, и старичок-лавочник Юрцов: пеняют даже Пал-Ермолаичу, что желтяков нонче маловато. А я зеленые больше уважаю, с пупырками. Нет, говорят, как можно, настоящий огурчик с семечками который, зрелый куда сытней: хрипнешь будто каша!
На розовых рогожах зеленые кучи огурца, пахнет зеленой свежестью. В долгом корыте моют. Корыто не корыто, а долгая будто лодка с перевоза. В этом корыте будут рубить капусту. Ондрюш-ка, искусник, выбирает крупные желтяки, вываливает стамеской «мясо», манит меня идти за ним на погребицу, где темней, ставит в пустые огурцы огарки и что за чудесные фонарики! желто-зеленые, в разводах, живые, сочные. Берет из песка свекольные бураки, выдалбливает стамеской, зажигает огарочки и что за невиданный никогда огонь! малиново-лиловый, живой, густой-густой и бархатный!.. вижу живым доселе. Доселе вижу, из дали лет, кирпичные своды, в инее, черные крынки с молоком, меловые кресты, Горкиным намеленные повсюду, в неизъяснимом свете живых огоньков, малиновых слышу прелестный запах сырости, талого льда в твориле, крепкого хрена и укропа, огуречной томящей свежести и слышу и вижу быль, такую покойную, родную, смоленную душою русской, хранимую святым Покровом.
А на солнце плещутся огурцы в корыте, весело так купаются. Ловкие бабьи руки отжимают, кидают в плоские круглые совки и валятся бойкие игрунки зеленые гулким и дробным стуком в жерла промытых кадок. Горкин стоит на лесенке, снимает картуз и крестится.
Соль, робята!.. Чисты ли руки-те?.. Бережно разводи в ведерке, отвешено у меня по фунтикам Не перекладь!.. Лей с Господом!..
Будто священное возглашает, в тишине. И что-то шепчет какую же молитву? После доверил мне, помню ее доселе, молитву эту «Над солию»: «Сам благослови и соль сию и приложи ю в жертву радования»
Молитву над огурцами. Теперь я знаю душу молитвы этой: это же «хлеб насущный»: «Благослови их, Господи, лютую зиму перебыть Покров Мой над ними будет». Благословение и Покров над всем.