Одел лежащие на скамье напротив холщовые рубаху и штаны, сунул ноги в тапки из медвежьей шкуры и, выйдя из комнаты, поймал летящую по лестнице двенадцатилетнюю сестренку Хильду.
- Что за суета? Что происходит?
- Ты проснулся? О, как хорошо! Как отдохнул? - затараторила та.
Надо же, а женский пол и здесь в своем репертуаре, ничем от прежней сестренки Олеськи не отличается. Осталось надеяться только, что сходство миров не доходит процветания и здесь феминизма. При поправках на царящие нравы, борцуньи за права женщин и гомосексуалистов должны выглядеть лицом как Валерия Ильинична Новодворская при росте метра в два и телосложении здоровенного мужика, прошедшего операцию по смене пола, с габаритами известного калифорнийского губернатора.
- Ярл вестников прислал. Ледунг собирает. Отец в поход готовиться. Бьерн с Харальдом тоже идут. - наконец поделилась полезной информацией девчонка.
- Морской поход или сушей? - уточнил я.
- Морской, морской. Драккар Кнубассоны давно вытащили, смолят на берегу. А у нас уже целый день колдун сидит.
А вот это новенькое мне совсем не понравилось. Что-то рановато за своими порошками старикашка прикатил.
- Ко мне заходил?
- Да, заходил. Сидел долго у тебя. Мы подглядывали. Колдовал что-то. Травы жег.
- И что?
- Потом вышел, сказал, что все хорошо. Жаль амулета только, говорит. Что рассыпался. - Поспешила успокоить меня Хильда.
Это дело не могло не радовать. Хотя пора было подумать о хлебе насущном.
- Ты же не ел? Пойдем, покушаешь. - как прочитала мысли сестра.
Проследовали в обеденный зал. Сестренка усвистела насчет покушать. По закону подлости, там же сидел и кисло жевал мясо с хлебом колдун. Запивая пивом. Проявив твердость духа, я уселся рядом с ним.
Старик спокойно спросил:
- Что снилось?
- Не помню. Возможно, плохое что. Так кажется.
Непонятно хмыкнув, колдун спокойно откусил кусок мяса. Прожевал, проглотил:
- Неудивительно.
- Что неудивительно?
- Что плохое снилось. - Взял кусок хлеба, откусил. Повторил с мясом. - Когда я в душу кому лезу, и бодрствующему ужасы мерещатся. А после тех трав, что ты выпил, и колдовать много не надо.
Я обмер. Причем как-то двойственно. Дикий ужас шел откуда-то из здешней памяти, например, из виденного еще одиноким в своем теле Краем случая, когда колдун, подойдя, взглянул в глаза огромному орку из купеческой охраны, перепившемуся какой-то гадости и начавшего, хохоча, рубить рабов-рыбаков на пристани. Отчего тот упал в похожем на эпилептический припадке. А когда перестал биться - умер. Вновь закачанная память не дала старой воздействовать на организм, например, наложив в штаны, однако тоже не осталась абсолютно спокойной. Причем не от мыслей о принятых внутрь местных аналогах ЛСД, каких-нибудь мухоморов. Напротив, сильное душевное волнение начало прямо толкать руку к лежащему на столе ножику, дабы решить проблему страха-ужаса радикально. Остановили остатки разума, обосновывающиеся абсолютно спокойно жующим колдуном. Несколько прийти в себя дала время сестренка, вылетев из кухни с огромной чашкой мяса с лежащими на них кусками хлеба и кувшином с взваром-компотом. Осталось только окончательно успокоить нервы хлебом насущным.
Колдун как ни в чем ни бывало продолжил:
- Кто и умирает, бывает. Если глубоко и долго гляжу.
Оставалось только ответить:
- Так зачем до смерти-то доводить?
- А зачем с ума сошедшему жить? Всю жизнь под себя ходить, родных не узнавая?
- Чем я-то такое внимание заслужил? Ты же в пещере сказал, что все в порядке?
Старик блеснул умными глазами и улыбнулся:
- Тебе никогда не говорили, что язык твой - источник бед твоих?
- Мне нет, - проявил я некоторую нервозность. Поскольку этого только Краю не говорили.
- Ну так знай отныне.
- Надеюсь, все, что нужно было рассмотреть, увидел? Больше я твоего внимания не удостоюсь?
- Увидел.