Андрей Геласимов
Жажда. Фокс Малдер похож на свинью
(сборник)
© А. В. Геласимов, 2001, 2002
© ОГИ (Объединенное Гуманитарное Издательство), 2003
Жажда
Вся водка в холодильник не поместилась. Сначала пробовал ее ставить, потом укладывал одна на одну. Бутылки улеглись внутри как прозрачные рыбы. Затаились и перестали позвякивать. Но штук десять так и не поместилось. Давно надо было сказать матери, чтобы забрала этот холодильник себе. Издевательство надо мной и над соседским мальчишкой. Каждый раз плачет за стенкой, когда этот урод ночью врубается на полную мощь. И водка моя никогда в него вся не входит. Маленький, блин.
Засранец.
Поэтому пришлось ставить на шкаф. И на окно. И на пол. В общем, все как обычно. Одну положил в ванной комнате: в бак с грязным бельем. Подумал пусть лежит там. На всякий случай.
Когда с водкой более менее разобрался, кто-то начал звонить в дверь. Сначала не хотел открывать, потому что поздно, но потом все равно открыл. Кроме Ольги, там никого не могло оказаться. Даже мать не заходила уже полгода. Общались по телефону.
Извини, что снова тебя беспокою, сказала она. У меня Никита опять выступает. Выручи еще раз. Я с ним одна не справлюсь.
Какие проблемы! сказал я.
Набросил куртку и вышел. Даже дверь оставил открытой.
А ну-ка кто у нас тут не хочет спать?
Пацан вздрогнул и уставился на меня как на привидение. Даже кубики свои уронил.
Кто тут маму не слушает?
Он смотрит на меня и молчит. Только глаза у него стали по блюдцу.
Давай, собирайся, говорю я. Раз не хочешь слушаться маму будешь жить со мной. Можешь взять только одну игрушку.
Тот молчит, и рот у него открывается очень сильно.
Какую с собой возьмем? Машину или вот этого мужика? Это кто у тебя тут? Супермен, что ли? Давай, бери с собой супермена.
Он переводит глаза на Ольгу и шепчет:
Я буду спать. Мама, я сам спать сейчас лягу.
Я говорю:
Вот молодец. Быстро все понял. Если еще раз такое произойдет я снова приду и заберу тебя по-настоящему.
Возле двери Ольга меня остановила:
Хочешь чаю? Пойдем на кухню я только что заварила.
Я говорю:
У меня там дверь открытой осталась. Мало ли что
Тогда она говорит:
Ты извини, что я тебе все время надоедаю. Просто он боится только тебя А меня совсем перестал слушаться.
Я усмехнулся:
Понятно. Я бы на его месте еще не так испугался. Сколько ему?
Пять. Четыре и десять месяцев.
Я говорю:
Я бы еще не так испугался.
А она снова:
Ты извини Только не обижайся, пожалуйста.
Потом помолчали немного, и я говорю:
Все нормально. Если надо ты заходи. Я теперь дома сидеть буду. Работать закончил. Деньги все получил.
Она посмотрела на меня и говорит:
Опять будешь три месяца водку пить?
Я говорю:
С чего ты взяла? Просто сижу дома смотрю телевизор.
Она посмотрела на меня и улыбнулась. Правда, не очень весело.
Ладно, извини меня еще раз. Сам тоже заглядывай если что. Правда, не хочешь чаю?
Дома я подошел к зеркалу и долго стоял напротив него. Смотрел на то, что из меня получилось.
Если бы Серега не ошибся тогда и не оставил меня догорать в бэтээре последним. Но он думал, что со мной уже всё. Поэтому сначала вытаскивал других. Тех, кто еще шевелился.
Так что теперь только детей пугать. Повезло Ольге с соседом.
А когда поступил в строительный техникум, нас всех выстроили перед зданием на линейку, и завуч сказал: «Вы теперь лицо строительной индустрии. Не подведите своих отцов». Хотя кого там было уже подводить? Завуч наш явно был не в курсе. Вместо отцов дома крутились какие-то дяди Эдики. В единственном, конечно, числе. Но завуч имел в виду нас всех, стоящих там напротив него, хотя дождь уже начался и деревья почти все облетели. Поэтому он и говорил во множественном числе. А мы стояли перед ним и тряслись от холода никто не предупредил, что линейка будет такая долгая. Поэтому куртки оставили в кабинетах. И сигарет, конечно, никто не взял. Но, может быть, он был прав насчет обобщений. Кто его знает может, у нас к тому времени у каждого на кухне уже сидело по дяде Эдику.
Мама говорила: «Только не надо морщить лицо. Эдуард Михайлович нам помогает. Если бы не он, мы бы с тобой, знаешь, где могли оказаться? От твоего отца все равно никакого толку. Что до развода, что после ему на нас наплевать. Знаешь, где мы могли оказаться?»
Но я не знал. И Эдуард Михайлович не был для меня Эдуардом Михайловичем. И дядей Эдиком он для меня не был тоже. Он был для меня никем. Я даже «он» никогда не говорил, если хотел что сказать матери. Просто мычал непонятное и мотал головой. Но она понимала. Только каждый раз говорила: «Не надо морщить лицо».
А я вспоминал, как мы с ней и с отцом ходили загорать летом и он надевал всегда такие белые шорты, чтобы ярче был виден загар, потому что он загорал легко и красиво. На голове такая классная кепочка и разноцветные, переливающиеся очки. Он никогда не сидел с нами на одеяле. Ходил вокруг, или стоял невдалеке, или играл в волейбол. Или смеялся с какими-то загорелыми девушками. А мы с мамой прятались от солнца под гриб.
Она говорила мне: «Костя, тебе досталась моя кожа. С такой кожей загорать нельзя. Слишком много веснушек. Дай, я намажу тебя кремом. А то у тебя сгорит все лицо».