Стоишь на развалинах, куришь и думаешь: вот здесь я сидел голый на приписной комиссии, задница еще так смешно к этой кушетке прилипает. Типа всё, зла больше нет. И на душе так прикольно. Как будто Кощея Бессмертного зафигачили. Но потом оказывается, что бесполезно. В соседнем квартале построили новый военкомат. На этот раз уже не деревянный. Как в сказке мочишь Кощея, а он только круче становится. Не зафигачишь его до конца.
Так Генка на войне говорил. Я у него этому слову научился.
Зафигачим их сейчас, пацаны. Чего так нахмурились? Очко заиграло?
Залазит в бэтээр и смеется. Стукает себя по каске рожком.
Не ссыте. Все будет нормально. Дай-ка я вот сюда сяду. Давай, давай, очко подвинь.
И сел на мое место. Но мне было все равно. Никто ведь не знал, что граната прожжет броню как раз там, куда он меня подвинул.
А потом Александр Степанович вдруг стал сердиться.
Ты невнимательный, говорил он. То, что ты умеешь рисовать, еще ничего не значит. Художник должен уметь видеть. Посмотри в окно. Скажи, что ты там видишь?
Я не художник, говорил я.
Тогда он брал со стола ботинок, который я рисовал, и кидал его в меня.
А я говорю тебе подойди к окну!
И я подходил. Потому что мне неохота было сидеть на занятиях у нашего завуча. Лучше уворачиваться от ботинка, чем делать вид, что ты не замечаешь, как от человека во все стороны летит слюна. Вставил бы себе новые зубы. Или застрелился.
Что ты там видишь?
Ничего. Вижу деревья, птиц. Дети какие-то на качелях.
Что они делают?
Качаются, что еще?
Какие они?
Я старался рассмотреть их получше.
Нормальные. Дети как дети. Обычная малышня.
Сам ты обычная малышня. Сходи на кухню. Принеси мне еще одну.
Я шел к холодильнику, а он за это время успевал допить свой стакан.
Вот молодец. Ставь ее сюда. Боже мой, почему я такой жирный? Подай мне ее. Не видишь я не дотягиваюсь? Сядь рядом со мной. Рисовать больше не надо.
Я садился. Он открывал зубами бутылку водки, наливал себе новый стакан, смотрел на него, улыбался, медленно выпивал его и потом со вздохом откидывался в кресле.
Ну надо же, как хочется пить! В горле все пересохло. Что ты там говорил насчет этих детей?
Я сказал обычная малышня.
Он усмехался и презрительно смотрел на меня.
Не бывает обычной малышни, Константин. «Обычную малышню» придумали дураки. Ты понимаешь?
Нет, говорил я.
Когда-нибудь поймешь. Сейчас просто слушай. Каждый день ты проходишь мимо этих детей и даже понятия не имеешь о том, какие они. Ты можешь сказать, например, как они привлекают к себе внимание, если хотят что-то сказать? Нет? Они руками поворачивают друг другу головы. Берут человека за лицо и поворачивают его к себе маленькими руками.
Он смотрел на свои толстые руки, вздыхал и показывал ими в воздухе, как дети поворачивают к себе чужое лицо.
Или рисуют друг на друге цветными фломастерами. Отсюда не видно, что они рисуют, но видно, что им это нравится. Потому что им щекотно, и они показывают друг другу, что на них нарисовано. Ты когда-нибудь видел, как падает луч света в темную комнату из приоткрытой двери? В самом начале он узкий, а потом расширяется. Точно так же и человек. Сначала один, потом двое детей, потом четверо внуков. Понимаешь? Человек расширяется, как луч света. До бесконечности. Ты понимаешь?
Он смотрел на меня и ждал, пока я кивну головой.
Молодец! А теперь скажи, что ты сам делал, когда был маленьким?
Я не помню.
А ты постарайся.
То же, что и все.
Играл, гулял, ходил на горшок?
Ну да.
Мало. Художник должен знать больше.
Я не художник.
Подай мне вон тот ботинок. А то мне тяжело вставать.
Чуть что, блин, сразу подай ботинок.
А ты не кривляйся! Я с тобой разговариваю. Думай давай, думай.
Ну я не помню уже За девчонками в детском саду подсматривал, когда они писали.
Уже лучше. Еще что?
Маму ждал. Она позже всех за мной приходила.
Неплохо.
Сидел один в группе и смотрел в окно. А воспитательница говорила, что я ее со своей мамой достал.
Какая она была?
Высокая Я не помню У нее была такая толстая юбка в клеточку. Я однажды зашел в заднюю комнату, а она там стояла в ночной рубашке. У мамы тоже такая была. Она нагнулась и ударила меня по лицу. А я просто так зашел. У меня мяч туда закатился. Не с кем было играть.
Ты ее ненавидел?
Не знаю. Наверное. Мама сказала, что у нее мужа в Афганистане убили. Он был офицер.
Когда привозили новеньких, Генка все время выспрашивал кто они и откуда. Говорил, что москвичам надо держаться вместе. Лохи пусть дохнут поодиночке. А сам был из Фрязино. И Пашка тоже призывался оттуда. Генка говорил повезло. Уходили из одного военкомата, потом вместе в учебке и здесь попали в одну часть. Не всегда так бывает. А я был из Подольска. Поэтому, когда появился Серега, Генка сразу ему сказал не боись. Нас тут уже целых трое. В обиду тебя не дадим. Потому что Серега по-настоящему был из Москвы. Всю жизнь прожил на 3-й улице 8-го Марта. Десять минут на автобусе до метро. Понятно, что болел за «Динамо».
Да ну твоих ментов! говорил Генка. Все равно ни фига играть не умеют. Скажи, Пашка. Не умеют ведь ни фига играть?
Пашка молчал. Потому что он вообще говорил редко. Ходил вместе с Генкой везде, но сам почти никогда не разговаривал. Пожимал плечами и поправлял автомат.