Он ненавидел подобную слабость и в себе, но, как ни старался, не мог от нее избавиться. Женщины влекли его непреодолимо. Господи, сколько же ему пришлось ради них поездить, на какие пускаться уловки… чтобы потом чувствовать лишь отвращение!
У матери все было иначе, но ведь она женщина, и ее сексуальные аппетиты намного меньше. Однако даже маленькие шалости повредили ее здоровью.
Нужно считать это предупреждением. Амнита только оправилась после долгой болезни. Полгода назад мистер Бадж, семейный врач Камойзов, обнаружил у нее упадок сил, и все это время Амнита провела в кровати или в кресле.
Дориан не мог позволить себе так долго болеть. Он отстанет в учебе… Тогда придется отложить путешествие за границу… и его зависимости от деда не будет конца.
Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.
— Это же Дартмур, — весело сказал он. — Здесь на каждой пяди земли свой призрак. Ничего странного, что ты думаешь о призраках и демонах. Я бы удивился, если бы ты этого не делала.
Амнита засмеялась и повернулась к нему. Ее плохое настроение быстро исчезло.
До конца двухдневного визита сына она была такой же, как прежде: рассказывала Дориану местные легенды, лондонские сплетни, которые почерпнула из писем друзей, и неприличные анекдоты, вгонявшие в краску, но заставлявшие смеяться Эдварда Камойза. За пределами Ронсли-Холла отец выглядел более человечным, не казался марионеткой в руках графа, и хотя относился к жене как к глупому ребенку, это устраивало их обоих.
Уезжая, Дориан не подозревал, что у отца тоже есть свои тайны, которые ему становилось все труднее скрывать.
Ни Амнита Камойз, ни ее сын не любили писать письма, и Дориан ничуть не волновался, не получая с сентября известий от матери.
Узнал обо всем он только перед Рождеством, когда в Оксфорде неожиданно появился дядя Хьюго, старший сын и наследник графа, нарушив, как выяснилось, приказ лорда Ронсли.
Не слушая никаких возражений, Дориан заказал место в почтовой карете и отправился туда, где, по словам дяди Хьюго, находилась мать.
В очень дорогую частную Клинику для душевнобольных.
Дориан увидел, что его мать привязана к стулу в маленькой комнате. На ней было грязное хлопчатобумажное платье, изящные ноги скрыты грубыми толстыми чулками, роскошные черные волосы коротко острижены. Сначала Амнита не поняла, кто он такой, а потом, узнав сына, разрыдалась у него на плече.
Он не плакал, только ругался про себя, когда освобождал ее от ремней. Присутствующий в комнате санитар выскочил за дверь, но Дориан был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Он перенес мать на узкую кровать, сел рядом и, грея в ладонях ее ледяные руки, слушал, что она говорила.
Когда мать снова заболела и в беспамятстве выдала свои тайны, граф велел запереть ее здесь, чтобы наказать за грехи. Санитары истязали ее плоть, морили голодом, одевали в вонючие тряпки, заставляли спать на грязных простынях. Они толкали ее в ледяную ванну, обрили ей голову, не позволяли спать, стучали в дверь, называли шлюхой и распутницей, говорили, что скоро дьявол заберет ее душу.
Дориан не знал, чему верить.
Речь матери связная, но дядя Хьюго рассказывал, как она бросилась на отца с ножом, пыталась сжечь дом, слышала и видела то, чего нет, кричала о призраках, которые впиваются когтями ей в голову. Отец никому не говорил о ее состоянии, решив с помощью местного доктора Нибонса приглядывать за ней. Однако месяц назад в Дартмур заехал граф и в ужасе от увиденного вызвал специалистов из Лондона, которые рекомендовали поместить ее в частную клинику мистера Борсона для «специального ухода».
— Не смотри на меня так, — закричала Амнита. — Я болела, нестерпимая боль терзала мою голову так, что мне все время мерещились призраки.