Хорошо после опыта с молниями все зелья Наум держал в плотно закрывающихся емкостях, а полы в башне выстелил войлоком.
Камни опять ринулись к крапиве. И снова были отражены! На сей раз они летели к Упряму по прямой.
Ученик чародея успел сделать пару шагов назад, но после пятого или шестого броска стало не до того. Камни мелькали туда-сюда с такой скоростью, что глаз их уже не замечал, казалось, пять серых молний дрожат в воздухе, гудя, как шмели-переростки. Это гудение почему-то особенно мешало думать.
Через тридцать или сорок обменов ударами мысли все-таки зашевелились в голове Упряма. Надо что-то делать, погасить скорость камней — но как? Изменить направление удара — но в какую сторону? Даже в таком состоянии Упрям сообразил, что камни будут лететь версты и версты — не приведи благие боги, на их пути окажется человек.
…А камни уже стали раскаляться, ко все более высокому гудению примешивалось зловещее потрескивание, воздух задышал жаром…
Даже Наум в башне не успел ничего предпринять. Сам не обученный двигать предметы велением духа, он немного знал об этом искусстве, но ему было известно, что, вмешайся он сейчас в поединок, — объединенные силы, гонявшие булыжники взад-вперед по двору, запросто могут обрушиться на него. Чародей, впрочем, уже решился на этот шаг, надеясь потом швырнуть камни строго вверх и, выиграв время, либо замедлить их, либо выбросить в безлюдное место. Он уже начал творить чары, чтобы перехватить власть над камнями, но опоздал.
Камни взорвались. Раздался оглушительный хлопок, посыпались в разные стороны огненные искры, ударная волна кинула Упряма наземь.
Крапиве тоже крепко досталось. Два дня после этого поединка она была слаба как никогда, но Упрям провалялся в постели больше недели, а мог бы пролежать и год, кабы выхаживал его не чародей.
Ругать за использование запретного волшебства Наум не стал. Даже успокоил, сказав, что, хоть это и не приветствуется, никто не вправе отнимать у человека умений, которыми он овладел сам. Однако упражняться дальше не позволил. А про то, чтобы разрешенные чары выучить назубок, Упрям как-то и не думал после. Месяц ждал, пока рука срастется (какие чары со сломанной рукой?), за это время других дел накопилось выше крыши. Когда же стало появляться свободное время, уже поздней осенью, он прельстился новым «победоносным» замыслом и взялся за изучение других разделов магии.
Сейчас можно сколь угодно корить себя за непостоянство, но прошлого не воротишь. Не выучился раньше, учись теперь. Просто откатить котел в одну из кладовых норов не позволял. Да и не место котлу в кладовой, место ему — на самом верху башни, в чаровальной светлице.
Присев на ступеньку крыльца, Упрям воспроизвел в памяти все тонкости предстоящего дела. Вроде бы ничего не пропустил: птичье перо, слова заклинания, четыре касания, три взмаха, направить углы по сторонам света… вот тебе раз, а как с углами-то быть? Наверное, круглых предметов это не касается?
Наверное… Упряму вдруг стало тоскливо-тоскливо. Он тут опыты ставит, а его учитель в беде, запропал невесть куда — может, погиб, может, на краю смерти стоит. Может, бой ведет неравный… Умный, добрый, заботливый учитель. Ближе отца родного!
Но слезами горю не поможешь, и первое, чему наставлял Наум ученика, — всегда сохранять ясную голову. Тоска, поддайся ей, губит.
Итак, за дело! Упрям подобрал случившееся под ногами голубиное перо (лучше бы воронье, и лучше бы из правого бока в полночь вороном утраченное, но это все важно, когда хочешь сделать предмет летающим постоянно), призвал четыре стороны света, остров Буян и камень Алатырь призвал, птичью крылатую волю заклял. Четырежды — по сторонам света — коснулся котла пером и бросил его на дно. Закрепил заговор.