— Вы… уходите?
На лице, так же как и в голосе Дафны Бертон, сквозило неподдельное изумление. Она показалась маркизу безумно привлекательной и совершенно искренне встревоженной.
На секунду маркиз готов был допустить, что Уилли ошибся и она действительно испытывает к нему влечение. По крайней мере во время обеда, сидя рядом с ним за столом, она не скрывала своего желания.
Маркиз молчал, и она нерешительно произнесла:
— Я… думала… мне казалось… что мы с вами… сможем быть вместе, как мне… давно хотелось!
— Я тоже на это надеялся, — кивнул маркиз, — но я слышал, ваш муж вернулся из Парижа, так что теперь, конечно, не может быть и речи о том, чтоб мы остались наедине.
Говоря это, он внимательно наблюдал за леди Бертон и по тому, как она удивленно заморгала и тихо ахнула, понял, что Уилли не ошибся.
Пытаясь пресечь несколько затянувшееся молчание, Дафна воскликнула:
— Генри вернулся? Что вы говорите? Он должен был приехать только завтра!
— Думаю, вы ошибаетесь, — спокойно молвил маркиз. — Доброй ночи! Благодарю вас за весьма приятный обед.
Он небрежно поднес ее руку к губам и вышел, оставив хозяйку в полной растерянности.
Быстро спустился вниз и появился в холле как раз в ту минуту, когда его покидали остальные гости.
Карета ждала его у входа, и, отъезжая от дома Бертонов, он подумал, что снова одер, жал победу.
Правда, на сей раз это не принесло ему никакой радости. Он едва не попал в глупейшее положение.
Такого он не забудет никогда!
Только сейчас маркиз заметил, что карета направляется к его дому. Он понял, остаться одному и лечь в кровать с мыслями о Дафне Бертон и о том, как легко она смогла его обмануть, было бы нестерпимо.
Он несильно постучал тростью в стекло кареты, находившееся позади кучера, и тот остановил лошадей.
Лакей слез с козел и открыл дверь кареты.
Маркиз назвал ему адрес, куда ехать, и лакей снова устроился рядом с кучером.
Какое-то время у маркиза не было любовницы, хотя таковая считалась столь же обычной собственностью богатых мужчин, как и породистые лошади. Однако два месяца назад он после некоторых раздумий поселил в миленьком особнячке в Сент-Джеймс Вуд весьма привлекательную актрису театра «Гэйети».
Долли Лесли была занята в «Тореадоре», последнем шоу на подмостках старинного театра. Потом здание «Гэйети» собирались снести, а уже в октябре должен был открыться новый театр с прежним названием.
При всем при том возникало вполне объяснимое чувство горечи от мысли, что скоро исчезнет один из наиболее популярных театров, постоянно привлекавших к себе изощренную публику.
Театр по праву считался частью истории Англии. Старинные улицы вокруг него, появившиеся еще в эпоху Тюдоров, также подлежали сносу.
Лондон стремительно менялся.
К счастью, не менялось одно: красота актрис театра «Гэйети», которые не имели себе равных. Они принесли с собой в Лондон нечто совершенно новое, прежде неведомое.
Божественно прекрасные актрисы «Гэйети» скользили по сцене с неподражаемой грацией и легкостью.
Стоявший во главе театра Джордж Эдварде прослыл наипервейшим в мире ценителем женского обаяния.
С 1868 года шоу «Гэйети» восхищали и очаровывали, на них стекался весь Лондон.
Маркиз не был бы мужчиной, если б оставался равнодушным к прелестям женской половины труппы. Но когда он впервые увидел на сцене Долли Лесли, она показалась ему соблазнительнее прочих.
Не составило большого труда убедить ее в том, что она не сможет найти более привлекательного и щедрого покровителя, чем маркиз Кейнстон.
Если маркиз находился в Лондоне, то по крайней мере три раза в неделю он сидел в своей ложе, упиваясь чудесным зрелищем и любуясь Долли.