Я, например, не вела себя так, когда узнала, что умерла моя мама. — Дженни доела, наполнила водой фляги и привязала их к седлу. — Поехали. Если мы не будем больше останавливаться, то дотемна сделаем еще десять миль.
Грасиела не двинулась с места.
— Малыш, — снова заговорила Дженни, стараясь быть терпеливой. — Поверь, я хотела бы уехать отсюда и оставить тебя, но я не могу. А ты слишком мала и глупа, чтобы позаботиться о себе. Вот так. Если ты не хочешь, чтобы тебя убили бандиты или съели волки, то лучше оторви свою попку от земли и шагай сюда.
Грасиела медлила достаточно долго, возможно, давая понять, что действует по принуждению. Наконец подошла, опустив голову, обливаясь слезами и хлюпая носом, плечи у нее дрожали. Девочка безвольно повисла у Дженни на руках, когда та поднимала ее на лошадь.
Жестко стиснув губы, Дженни уселась позади и тронула лошадь каблуками в бока. Грасиела откинулась назад, и Дженни вновь ощутила жар детского тельца, горячего, словно печка.
— Вот какое дело, — сквозь зубы заговорила Дженни. — Ты не разговаривай со мной, а я не буду разговаривать с тобой. Нам надо отдохнуть друг от друга, так что помолчи.
Она поерзала, устраиваясь в седле для долгой езды.
Ехали они до наступления темноты, прежде чем остановиться на ночлег. У Дженни ныли кости. К тому же она, должно быть, расцарапала кожу на голове, когда воевала со вшами, и теперь ей казалось что в череп вогнали раскаленную спицу.
— Ты можешь напоить лошадь и привязать ее на ночь?
Грасиела посмотрела на Дженни как на сумасшедшую. Дженни вздохнула.
— Ладно. Можешь развести костер и приготовить кофе?
Грасиела приподняла одну бровь. Скажите пожалуйста! Эта шестилетняя паршивка умеет поднимать одну бровь! Дженни двадцать четыре, а у нее такого не получается: вместе с одной бровью поднимается и вторая.
— Умеешь ты делать хоть что-нибудь полезное?
— Я умею шить, читать и рисовать картинки.
Поджав губы, Дженни устроила лошадь на ночь, потом разожгла огонь.
— Ты присматривайся, козленок. В следующий раз это будет твоя работа.
Она сварила кофе, подогрела бобы и тортильи; вытряхнула одеяла, притороченные к седлу. Глядя на то, как зевает Грасиела над своей тортильей, Дженни вдруг подумала, а не прячутся ли кузены где-нибудь поблизости в темноте. Хотя, может, Маргарита преувеличила опасность этих людей? Может, они остались в деревне, выпивают, поминают Маргариту и радуются, что избавлены от ответственности за ребенка?
Грасиела встала и вежливо прикрыла ладошкой зевок.
— Ты можешь меня раздеть. Я хочу спать.
У Дженни отвисла челюсть.
— Разве я похожа на твою паршивую служанку? Раздеть тебя? Когда мне было шесть лет, я работала за взрослого. Так что, черт побери, одевайся и раздевайся сама!
Грасиела молча смотрела на Дженни поверх огня. Слезы набежали ей на глаза и покатились по щекам.
— Мама всегда раздевала меня и укладывала в постель.
— Тебе шесть лет. Ты уже большая. Можешь и сама снять с себя платье и надеть ночную рубашку.
— Я ненавижу тебя, ненавижу! Ты такая уродливая и глупая с этой тряпкой на голове!
Дженни только усмехнулась.
— Вот твое одеяло. Хочешь раздевайся — хочешь нет, дело твое. На меня не рассчитывай. Придется тебе научиться расстегивать пуговицы самой.
— Я умею расстегивать пуговицы! Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!
В ярости Грасиела с криком забегала вокруг костра, отшвыривая ногами камешки. Лицо у нее было красное, как огонь.
Дженни глядела на нее с интересом. Выходит, Грасиела не всегда бывает только лишь слезливой маленькой капризницей. В конце концов, набегавшись и выпустив пар, девочка начала раздеваться. Она пришпилила свою шляпку прямо к земле длинной шляпной булавкой. Изобретательная, в этом ей не откажешь.