— У всех взрослых женщин растут волосы между ног или только у тебя?
О Господи! Дженни так и вспыхнула. Она повернулась к девчонке задом, но от этого было не легче.
— У всех взрослых женщин там волосы, — сдавленным голосом ответила она.
— А почему?
— Откуда мне знать? Это происходит, когда девочке исполняется десять не то двенадцать лет, я уж и не помню. Твоя мама ничего тебе не рассказывала о… обо всем этом?
— У моей мамы нет пучка безобразных волос между ног, — заявила паршивка тоном величайшего превосходства.
— Вот именно что есть. — «То есть было», — молча поправила себя Дженни. — У всех взрослых женщин волосы между ног и под мышками.
— А у моей мамы нет! — выкрикнула Грасиела, сморщив лицо; щеки у нее покраснели, девочка уронила лепешку на колени, глаза были полны слез, из груди рвались рыдания. — Моя мама уже умерла?
Дженни перестала скрести голову и с опаской огляделась по сторонам. Она сомневалась, чтобы на расстоянии оклика находилась хоть одна живая душа, но мало ли — местность-то неровная! Нельзя быть вполне уверенной.
— Малышка! Эй, не вопи так громко! Перестань, говорю тебе!
Дженни забыла, если когда-то и знала, что такое плачущий ребенок, каким несчастным он выглядит. Слезы так и лились из голубовато-зеленых глаз Грасиелы. Из носа у нее текло, лицо и плечи дергались. Все тельце содрогалось от рыданий. Дженни глядела на этот маленький комочек сплошного безнадежного страдания и чувствовала себя беспомощной, как никогда в жизни.
Поглядывая одним глазом на Грасиелу, она поспешила смыть с себя мыло, потом насыпала порошка сабадиллы в маленький пузырек с уксусом, мысленно поблагодарив Маргариту за предусмотрительность, и втерла состав в голову, от души надеясь, что на ней нет царапин — в противном случае уксус превратится в жидкий огонь, который прожжет череп до самых мозгов.
— Мне очень жаль, что твоя мама уже стала ангелом.
Дженни вышла на берег, вытерлась нижней юбкой, оторвала от ее подола полоску материи, намочила в ручье и обвязала этой тряпкой голову. Порошок сабадиллы уничтожит оставшиеся гниды. К тому времени, как они доберутся до Верде-Флорес, чтобы сесть в поезд, надо хорошенько вычесать волосы гребнем.
Дженни набросила на себя ситцевую сорочку, отороченную кружевом — первым кружевом, которым ей довелось себя украсить.
— Малышка, я знаю, что тебе очень плохо, но ты постарайся быть сильной.
Грасиела сидела съежившись, словно из нее выпустили весь воздух. Руки бессильно повисли, кисти распростерлись по земле. Слезы и сопли капали с лица на салфетку. Если бы Дженни увидела страдающую до такой степени собаку, она бы ее пристрелила, чтобы избавить от мучений.
— Девочка, послушай. Люди все время умирают. Тебе надо к этому привыкнуть. — Слова не помогали. Дженни просто не могла поверить, что в столь маленьком существе помещается такое количество слез. — Эта женщина — кажется, ее зовут Мария — была права. Твоя мама очень сильно болела, ты, наверное, видела, что она кашляла кровью. Теперь она больше не страдает от боли.
— Я хочу быть с ней.
— Я понимаю, что ты этого хочешь. — Дженни надела юбку и засунула в нее подол сорочки. — Но не можешь. Ты просто должна с этим согласиться и перестать хныкать. Слезами горю не поможешь.
— Ты некрасивая и злая, я тебя ненавижу.
— Ты маленькая и сопливая, и я тебя тоже не слишком обожаю.
Дженни нашла тортильи и впилась зубами в одну из них. Вкусно. Она жевала и обеспокоенно наблюдала за Грасиелой. Как поступила бы Маргарита? Что она сказала бы в подобном случае?
— Пора заткнуться, слышишь?
Вряд ли Маргарита произнесла бы такое. Девочка заплакала еще сильнее и громче.
— Послушай, плачем ты свою маму не вернешь. Только хуже себя почувствуешь, а мне захочется шлепнуть тебя. Чтобы ты замолчала.