Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и шлёпали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским молоком.
Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу и долго вглядывались вдаль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.
Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.
Когда он присел возле неё на корточки, она тихонько прошептала ему на ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.
В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались ветер и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.
В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезящимися от едкого дыма глазами и подошёл к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал её ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад, к выходу, и молча выполз обратно.
Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.
В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костёр. Это был неугасимый огонь, покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза». Серый дым струёй поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать её зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень толстые, другие тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках, с дряблой, обвислой кожей.
Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.
Плясать будешь! Оленем! сказала она.
Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.
Подошёл Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была жёлтая и красная охра, белые осколочки мела и черные куски пережжённой коры. Всё это были краски первобытного художника-колдуна.
Фао взял уголёк и несколькими штрихами набросал на смуглой спине Уаммы фигуру важенки самки северного оленя с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углём, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и тёмных летних волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты жёлтой краской, рога бурой.
По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели её за костёр, так что рисунок был отчётливо виден всем, кто сидел в землянке.
Тала! сказала Каху.
Тала, тала! повторили за ней хором все остальные.
Этим словом обозначали жители посёлка важенку оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма, она стала духом самки оленя.
В зверя её превратили колдовское искусство Фао и заклинание Каху. Как маленькому ребёнку, Уамме можно было внушить всё. Она верила словам больше, чем глазам, и воображение, пылкая фантазия подчиняли её себе целиком.
С той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка оленя!» она стала сама чувствовать себя оленьей важенкой. Она стала немой ведь олени не говорят. Она больше не улыбалась ведь олени не смеются. Она чувствовала, как на ногах у неё выросли твёрдые двойные копыта.
Ложись! сказала Каху. Спи!
Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли оленью шкуру и накрыли её, а впереди положили голову молодой важенки с шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя во сне оленем.
Каху назвала ещё два имени: Балла и Огга.
Это были две другие матери, которые должны были плясать танец оленей.
Огга была маленькая и толстая женщина, Балла стройная и худая. Огга была самая многодетная из матерей. Балла была молодая и весёлая. У неё был один только грудной ребёнок. Два года тому назад её привёл из рода Вурров охотник Калли, и она осталась жить с Чернобурыми.
Фао расписал обеих женщин. Они были раскрашены так же, как и Уамма, и так же укутаны в оленьи шкуры. Всем троим надели на шею по священному ожерелью из оленьих зубов, а на талию тонкий ремешок, к которому сзади привязали по короткому оленьему хвосту.
Колдовская пляска
Главной заклинательницей племени была Каху. Три матери только исполняли её волю.
По знаку Матери матерей четыре старика вынесли на лужайку горящие сучья. На них извивались золотые змеи дети Родового огня. Старики подожгли с четырёх концов большую кучу валежника, сложенного посреди поляны.
А кругом уже давно собралось всё население посёлка. Люди уселись двумя кругами. Внутри сидели дети, кругом матери, девушки и подростки. Из землянки вышла сутулая Каху. Она опиралась на толстую клюку. Белые космы волос падали на плечи. Голова и руки тряслись. Крючковатый нос нависал над губами.