Отпустила.
Значит, убираться придётся самим.
У нас и так чисто!
Новый год нужно встречать в идеально убранном доме, наставительно проговорил Наполеонов. И, прежде чем в него полетела вторая тапочка, успел скрыться за дверью.
Мирослава тяжело вздохнула, взлохматила себе волосы, а потом шерсть Дону.
И чего ты мне посоветуешь? спросила она кота.
Тот встряхнулся, коротко мяукнул, спрыгнул с кровати и скрылся за дверью.
Ага, сказала Мирослава, и ты туда же.
Умывшись и причесавшись, она спустилась вниз.
Накормив её завтраком, Шура подвёл детектива к раковине.
Что это? спросила она удивлённо.
Куриные лапки, пояснил ей Наполеонов тоном, с которым взрослые объясняют малому ребёнку очевидные вещи.
А что они здесь делают?!
Мокнут. Мы будем использовать их при варке холодца вместо желатина.
С ума сошёл! воскликнула Мирослава, рассматривая когти на куриных лапах.
Не спорь. Моя мама всегда так делает.
А Морис
Вот и не надо было мужика под Новый год выпихивать из дома! укорил её Наполеонов уже в который раз.
Я уже сто раз тебе говорила!
Слышал.
И что я должна с ними делать? вздохнула Мирослава.
Очистить от чешуи и когтей.
А ты?
А я пойду ногу распилю.
Через некоторое время Мирослава выглянула в окно. Шура пилил ножовкой на куски говяжьи ноги.
«И за что мне это наказанье?» подумала она и занялась куриными лапами.
От вернувшегося с улицы Наполеонова пахло свежестью и чистотой.
Красота! воскликнул он бодро.
От вернувшегося с улицы Наполеонова пахло свежестью и чистотой.
Красота! воскликнул он бодро.
Мирослава, глядя на него, подобрела и не стала спорить с Наполеоновым, который, вероятно, вообразив себя барином, хозяином усадьбы, отправил её, как крестьянку-подёнщицу, на уборку дома. Правда, барин и сам трудился в поте лица. Пока Мирослава, неприлично ругаясь себе под нос, намывала лестницу, Наполеонов пылесосил во всех комнатах всё подряд. Теперь его весёлое посвистывание доносилось со второго этажа.
Не свисти тут! Деньги из дома выгонишь, крикнула она, но за шумом пылесоса он её не услышал. И Мирослава стала мстительно представлять, как она хватает Наполеонова за шиворот и выбрасывает со второго этажа в сугроб. Она так увлеклась воображением картины мщения, что не заметила, как он появился наверху лестницы.
Всё ещё возишься? крикнул он.
Заканчиваю, ответила она.
Вот и прекрасно. Я помою пол, а ты нашинкуешь овощи, которые я сварил утром.
Во сколько ты встал?
Это неважно. А потом мы будем наряжать ёлку.
Мы наряжаем ёлку на улице.
Значит, будем наряжать на улице, покладисто согласился Шура, а потом заметил: Но хоть одну веточку для запаха надо принести в дом.
Они нарядили ёлочку, что росла недалеко от дома, всевозможными игрушками и гирляндами. Она была не очень высокой, но, чтобы украсить верхушку, всё равно пришлось приставить лестницу.
А где срежем веточку? спросил Наполеонов, когда они закончили украшать дерево.
Мирослава опустилась на колени в снег и стала что-то шептать.
Шура догадывался, что она просит у дерева разрешения срезать веточку, а потом прощения, но всё равно проворчал:
Начинается шаманство.
А Мирослава взяла острый нож и отрезала наискосок совсем небольшую ветку в самом низу. Потом поклонилась дереву:
Спасибо тебе.
Ветку они поставили в столовой в большую хрустальную вазу, нарядили небольшими шариками, барабанчиками, колокольчиками и обвили мишурой. Отошли от стола подальше и полюбовались своей работой.
Хорошо, сказала Мирослава.
Хорошо, подтвердил Шура.
Дон запрыгнул на стул, посмотрел и одобрительно мяукнул.
Шур, неожиданно спросила Мирослава, а Софья Марковна не звала тебя с собой в Питер?
Звала, конечно.
А почему же ты не поехал?
Как же я мог оставить тебя одну? искренне удивился он.
Шура! Ты просто сокровище! Мирослава наклонилась и чмокнула его в нос. Что бы я без тебя делала?!
Так цени! гордо выпятил он грудь.
Я ценю, дорогой, очень ценю, заверила она и расцеловала его в обе щёки.
После обеда они долго возились с салатом и селёдкой под шубой. Потом дошла очередь до холодца.
Шура! Я уже вся липкая, пожаловалась Мирослава.
Ничего, потом отмоешься, не принял он близко к сердцу её жалобу.
Некоторое время они работали молча. Потом Наполеонов шлёпнул себя по лбу тыльной стороной ладони:
Совсем забыл! Ещё морковь надо натереть!
Зачем? спросила она.
Как зачем? Остренькое блюдо «морковь с чесноком» для аппетита!
У тебя и так без аппетита всё улетает!
Всё равно надо! Так положено.
И кто всё это положил? ехидно спросила она.
Наполеонов не удостоил её ответом.
Минут через десять она снова спросила:
А почему мы готовим еду сегодня?
Потому, что завтра тебя вообще ничего заставить делать будет невозможно. Да и мне перед празднованием нужно набраться сил.
Понятно.
Салат и морковь заправлять сегодня майонезом не будем. Утром встану и сам заправлю.
Делай что хочешь, отмахнулась от него Мирослава. Она подумала о том, что лучше бы раскрыла десять преступлений и задержала несколько особо опасных преступников, чем занималась уборкой и готовкой.
«И как только женщины добровольно соглашаются на эту каторгу? Это просто уму непостижимо! Им всем нужно давать орден Героя Труда».