Роджер Желязны
Сьюзи познакомилась с Германом в саду, через который она напрямик бегала в школу. Это был очень старый сад, по всему было видно, что никто о нем не заботился.
Когда-то неподалеку стоял дом, и в нем жили люди, которые любили яблоки и которые посадили этот сад. Но люди уехали, дом разрушился, а сад одичал.
Земля была усыпана большими мертвыми ветвями, а живые ветки переплетались над головой наподобие крыши. К середине лета трава вырастала по пояс, повсюду виднелись островки одуванчиков, маргариток и молочая, между деревьями росли кусты дикой ежевики. Все это превращало сад в тенистые, таинственные и непроходимые заросли.
Даже в мае, когда растения еще не такие высокие и сочные, как летом, сад все равно был безлюдным местом, потому что никто, кроме Сьюзи, не срезал через него путь в школу. Никто не знал тропинки через заросли колючек, где можно было пройти, не поцарапав ног. Никто из ее друзей не ходил домой этой же дорогой.
Вот почему в тот чудесный, теплый, солнечный денек в последнюю неделю перед каникулами, когда она повстречалась с Германом, Сьюзи была совсем одна.
Она осторожно пробралась сквозь колючки, обогнула большое дерево, ветви которого свешивались до земли… и увидела его. Он сидел на камне, греясь на солнышке и закрыв глаза.
Она не сразу заметила его, потому что по цвету он походил на старое дерево и, кроме того, сидел не двигаясь.
Сьюзи знала, что здесь раньше не было большого старого дерева. Поэтому она остановилась и что-то сказала.
Она сказала: «О!»
Герман открыл один глаз и посмотрел на нее сверху вниз.
– Привет, – ответил он.
– О! – повторила она, а потом сказала: – Привет, – потому что он ведь первый с ней поздоровался. – А у тебя клюв, – заметила она, посмотрев на него снизу вверх. – Ты – птица?
– Нет, – ответил он. – Для птицы я слишком большой.
– В школе я читала про кондоров, – сказала она. – Это очень большие птицы, которые живут в Южной Америке, они могут летать весь день высоко над Андами.
– Я тоже так могу, – сказал Герман, открывая второй глаз и расправляя крылья (которые до этого были сложены, отчего он и казался похожим на большое старое дерево).
Крылья у него были коричневые и выглядели как кожаные. Они смахивали на тенты киосков пригородной ярмарки.
– Я тоже так могу, – повторил он. – Я могу летать весь день, и всю ночь, и весь следующий день – выше, чем они, – и я больше кондора.
– Значит, ты не птица? – спросила она.
– Разве ты видишь на мне перья? – спросил он в свою очередь.
– Нет, – ответила она, присмотревшись. – Но у тебя клюв и крылья…
– У самолета тоже есть крылья, но от этого он не становится птицей. Дрозд мяукает, но от этого он не становится кошкой, – сказал Герман, – а тюлень лает, но от этого он не становится собакой.
– Значит, ты – летучая мышь, – решила она. – Большая летучая мышь. У них нет перьев.
– Я не летучая мышь!
– Ну хорошо, – согласилась Сьюзи, отступив назад, чтобы получше разглядеть его карие глаза. – Хорошо, – повторила она. – Тогда кто же ты?
– Я – птеродактиль, – ответил он, поворачиваясь так, чтобы она могла разглядеть его в профиль. – Точнее, незарегистрированный вид птеранодона. Но и птеродактиль вполне подходит.
– Что-что? – спросила Сьюзи.
– Птеродактиль.
– Птер-о-дак-тиль, – медленно повторила она. – Что это такое?
– Очевидно, – произнес Герман, тихонько фыркнув, – это нечто получше, чем птицы и летучие мыши, потому что они больше, сильнее и могут летать выше и быстрее.
– Ты хвастаешься, – сказала она.
– Нет! Это правда!
– Даже если это и правда, – решила она, – ты все равно хвастаешься.
– Нет, я констатирую факты.