Слушай! А ведь можно ещё из пластилина!..
Они снова расхохотались.
Дверь кабинета Родина распахнулась без стука. В проёме нарисовалась массивная санитарка приёма Зинаида Тимофеевна. Воткнула руки в боки и укоризненно отчитала:
Всё хиханьки! А к нам бабу избитую привезли. И ни заведующей отделением, ни начмеда! Заперлись и смеются!
Зинаида Тимофеевна, не сердись! Уже бежим. Хочешь, мы тебе раскраску для взрослых подарим?
Отраскрасила я своё. Вот лысый ты, седой или рыжий, глянула она на Родина, вот так и ходи! Не то красют всё, красют. Как будто под раскрашенным не то, что родилось! А оно уж, что родилось у мамы с папой то уж родилось у мамы с папой.
Родин с Оксаной переглянулись. Зинаида Тимофеевна умела расставить всё по местам.
Кадр сорок девятый
Папа
В приёмном покое Зинаида Тимофеевна и Сергей Станиславович, возглавляемые Оксаной Анатольевной, застали чудную картину. Трагическую и комическую одновременно. На кушетке сидела женщина с неумело наложенной марлевой повязкой на голове. Это и отдалённо не напоминало «шапочку Гиппократа»[9]. Косо и криво наложенные бинты были пропитаны кровью. Лицо женщины было разбито, как после пятого раунда на профессиональном ринге. Тем не менее, она улыбалась расквашенными губами и даже что-то благостно шептала. Её за плечи придерживала акушерка. Анастасия Евгеньевна Разова держала за руки здоровенного красивого мужика и, подпрыгивая, чтобы дотянуться до положения «глаза в глаза» кричала ему со всем неистовством, на которое была способна:
Я тебя урою! Я тебе очко порву! Я тебя покалечу и менты мне не указ!
Мужик не вырывался. Выглядел беспомощно и растеряно, что никак не согласовывалось с его прикидом топ-менеджера. Анастасия Евгеньевна обратилась к вошедшим, одну руку отцепив от мужика и патетически воздев её:
Доколе же?!. Доколе эти грубые мужланы бить будут женщин?! Женщин и детей?!
И в ярости не заметив попытку пятистопного ямба, Настенька Разова, этот нежный и милый домашний медвежонок (пусть она сняла квартиру и похудела суть её не изменилась), влепила мужику мощнейший апперкот благо рост ей позволял въехать аккурат снизу. У него аж кровь из носу потекла. Он не дёрнулся, не стал менее растерянным. Точнее сказать потерянным. Не оказывал никаких попыток сопротивления. Родин бросился вырывать жертву из Настиных лап.
Что ты творишь?!
Её можно понять[10], заметила Поцелуева и обратилась к акушерке: Полицию вызвали?
Женщина говорит, что она сама это сделала, испуганно отозвалась та.
Они всегда это говорят! Прогудела Зинаида Тимофеевна, надвигаясь на мужчину, которого Родин уже заслонил собой. С лестницы упала. Поскользнулась и головой об косяк. Ага До такого вот.
Прекратить самосуд! Зарычал Родин.
Взоры Анастасии Евгеньевны и Зинаиды Тимофеевны сосредоточились на Родине. Оксана была вынуждена прийти на помощь начмеду.
Все успокоились! Документы с собой есть?!
Акушерка пошла к столу и протянула Оксане Анатольевне два паспорта и обменную карту.
Вот! Порядочные они. Он все документы привёз!
Я правда сама прошептала женщина.
И так она это прошептала, что все поверили. В её тоне не было страха, как это бывает у жертв домашнего насилия. Не было желания оправдать, сохранить себя или кого-то Было только искреннее облегчение. Как бывает у человека, которого что-то сильно мучило, а потом исчезло.
Я У меня Очень важная деловая встреча Назначена наконец отмер мужчина. Алексей Владимирович Кузнецов, протянул он дрожащую ладонь Родину.
Сергей Станиславович Родин, автоматом откликнулся нынешний начмед, протягивая свою.
Мужчины пожали друг другу руки.
И тут я встречу отменил Перенёс. Почувствовал: надо домой. Лиза Я зашёл. Она Он сглотнул. Вся в крови. Стена в крови Мебель, лампы Книги Всё вдребезги. Я её в машину. Она беременная. И я к вам Помогите ей. Я не знаю
И здоровенный красивый мужик кулём рухнул на кафельный пол. Прямо под ноги Зинаиде Тимофеевне. Та попинала его носком тапка и глубокомысленно заключила:
Вот ведь. Похоже, правда не он.
Боже! Начинается! Па-а-па! Па-а-апочка!
Врачи и акушерка бросились к женщине.
Странно, прокряхтела себе под нос Зинаида Тимофеевна, перетаскивая Алексея Владимировича Кузнецова на стул. Обыкновенно во время родов мамочку зовут.
Врачи уже укатили женщину из приёмного покоя в недра отделения. Зинаида Тимофеевна вздохнула, отвесила мужчине пощёчину. Он открыл глаза.
Ничего милый, ничего. Помогут. Разберутся. Ты сиди, сиди. Я тебе сейчас горячего чайку сделаю. Сладенького. Только юшку с морды сотру.
Ему было уже хорошо за сорок, ей чуть за тридцать. И всё у Лизы с Алексеем было хорошо. Надёжно. Небедно. Можно сказать, счастливо. Только детей у них не было И тут бы следовало написать как в сказках: «И вот однажды» Следовало бы. Да не в этот раз. Любое наше «однажды» это всего лишь результат того кем мы были и кто мы есть. Сказки просты и глубоки. А жизнь сложна и кишит рифами и мелями. И одним из этих рифов было странное иррациональное нежелание Лизы заводить детей. Она искренне полагала, что если родит ребёнка перестанет быть ребёнком. Ребёнком своего отца, которого она обожала. Боготворила, пожалуй.