Все закончилось жарким июньским утром 1941 года, когда на пороге комнаты, в которой вся семья собралась за традиционным воскресным завтраком, появился одетый в грязно-зеленую форму автоматчик и, осклабившись и проорав: «Коммунистен швайн!» швырнул на стол тяжелую гранату с деревянной ручкой. Через полчаса немецкие мотоциклисты покидали село, таща на поводу коров и коз, а Казимир, которого спас тяжелый дубовый стол и мощная длань деда Потапа, швырнувшего парня на пол, стоял на опушке леса и смотрел на столб дыма, поднимавшийся над тем местом, где был его дом. Так закончилось его детство.
Что он делал в следующие полгода, Казимир осознавал смутно. Опять он включился в реальность, стоя в землянке уполномоченного СМЕРШа партизанского отряда Кострова. Тот воткнул в Казимира тяжелый взгляд, потом поднялся, налил кружку спирта и сунул ему в руку:
Пей.
Казимир залпом выпил. Костров покачал головой:
Лихо пьешь, партизан, потом помолчал несколько минут и, когда Казимира изрядно развезло, резко спросил: Боишься меня?
Нет, пьяно качнувшись, ответил Казимир.
Дурак, подвел итог Костров, потом, помолчав, так же резко продолжил: А смерти боишься?
Нет, упрямо гнул свое Казимир.
Вдвойне дурак, усмехнулся Костров, по всему видать тебя скоро шлепнут. Так вот, чтоб твой дурной героизм зазря не пропал, будешь работать на СМЕРШ.
Я подрывник, шатаясь, заупрямился Казимир.
А я тебя в свою землянку и не зову. А теперь пшел вон.
Через полгода Костров вызвал его снова. Как и прошлый раз, сунул в руку кружку со спиртом, но сейчас налил вполовину меньше.
Боишься меня, Пушкевич?
Нет.
Костров усмехнулся, покачал головой:
Как был дураком, так им и остался. Но надо признать, дурак ты удачливый. Сколько людей полегло, а на тебе ни царапины. Ну да ладно, удачливые нам нужны. Я завтра улетаю на «большую землю». Ты летишь со мной.
Я воевать хочу, набычился Казимир.
Костров нахмурился:
Мне насрать на то, что ты хочешь, я сказал, что ты сделаешь. А теперь пшел вон.
Войну Казимир закончил капитаном с шестью боевыми орденами и десятком медалей. Когда его, едва отошедшего от трехдневного празднования Победы, вызвали в штаб, то, взявшись за ручку двери, он уже знал, кого там увидит. Костров, позаимствовавший на полчаса кабинет начальника штаба (еще бы, посмел бы тот отказать подполковнику государственной безопасности), традиционно сунул ему в руку кружку, наполненную теперь немецким шнапсом, и произнес:
За Победу! А выпив, поставил кружку на стол, утер губы и спросил: Боишься меня?
Казимир хмыкнул и покачал головой:
Нет.
И зря. Костров взял со стола какое-то предписание и сунул Казимиру: Ознакомься, едешь со мной устанавливать Советскую власть на Западной Украине. Там проверенные люди со знанием польского и немецкого на вес золота.
Именно там Казимир получил прозвище, под которым потом проходил по всем картотекам западных разведок. Бандеровцы прозвали его Клыки. Однажды, после непрерывной двухнедельной погони, его опер-отряд вышел к глухому хутору, на котором, у одной из своих любовниц, передыхал знаменитый глава провода Зозуля. Операция была молниеносной и кровавой. Они положили всех: самого Зозулю, десяток его охраны, его молодуху, их сына. В живых остался только посеченный осколками гранаты престарелый отец молодухи, доживающий свой век бобылем с дочерью и внуком. Когда Казимир увидел щепки дубового стола и трупы Зозули, женщины и ребенка на полу, его вдруг поразило странное сходство с тем жарким июньским утром, которого он старался не вспоминать. Казимир резко повернулся и ударил по стволу ППШ, который его заместитель уже упер в грудь старика.
Ты чего, командир? не понял тот.
Этого возьмем с собой.
Да толку от него начал заместитель, но, натолкнувшись на яростный взгляд, осекся.
Так у Казимира появился дядько Богуслав. После трех дней допросов Казимир забрал его из подвалов Львовского управления МГБ и отвез к себе на квартиру. Дядько Богуслав довольно быстро обжился, завел знакомства с крестьянками, привозившими продукты на местный рынок, и однажды, когда Казимир с трудом разлепил глаза после дикой пьянки по случаю успешного завершения очередной операции, он увидел у своих губ кружку с огуречным рассолом, а ласковый голос произнес:
Испей, Казимирушко, голове легше станет.
Он некоторое время ошарашенно разглядывал кружку, потом осторожно глотнул. Поздно вечером, хмуро наблюдая за тем, как дядько Богуслав суетливо накрывает на стол, Казимир внезапно произнес:
Я твою семью под корень извел, а ты меня рассолом
У старика подкосились ноги. Рухнув на скамеечку, он грустно улыбнулся:
Да ведь тебя раньше Бог наказал, как же на тебя сердиться-то, тебя жалеть надо. И, вздохнув, добавил: Одни мы с тобой на белом свете остались, Казимирушко, куда нам рядиться-то?
В конце сороковых Казимир уехал в Москву, на учебу. Однако, когда его сразу после выпуска срочно вызвали с банкета к ректору института, он был почти уверен, кого застанет в обширном кабинете.
Боишься меня? Костров звякнул граненым «мерзавчиком» о запотевший стаканчик Казимира.