— Давай в открытую, а? Твоему доверителю, так будем говорить, очень не хочется, чтобы я положил на карту эту самую губу на западном берегу Ямала. Хорошо. Допустим, я заболел. Ты прав, по теперешним временам деньги каждому нужны. Однако свет не на мне клином сошелся. На поиски губы отправится другой гидрограф, только и всего.
— А это уж, брат, не твоя печаль!
— Например, ты отправишься? Я угадал? С охотой вызовешься заменить больного товарища? А потом исхитришься и сумеешь ничего не увидеть на берегу?
— А хоть бы и так? В Робинзоны я, знаешь, уже не играю. И в необитаемые острова тоже. Рассуждаю трезво. Жили наши картографы без этой губы и еще несколько лет как-нибудь перебьются. Медь кончается там, к твоему сведению. Вот пусть и добирает ее себе этот купчина архангелогородский. Не платит государству налоги? А тебе-то что? Ты же не государство! — Он доверительно перегнулся ко мне со стула: — Повременить надо! Повременить! Только и всего. Годика три-четыре, не больше. Доберет купчина остаточки, тогда милости просим, открывайте на берегу Ямала все, что пожелаете!
От злости я потерял на какое-то время дар речи. А бывший друг моего детства продолжал журчать над ухом все убедительнее, все увереннее:
— Ты же не глуп, ты должен понять. Ну, положишь на карту эту губу, а дальше что? Как воронье, налетят эти стеффены, бернадты, оффебахеры! Я обобщаю, понятно. Но ты убедился только что, это же факт наглядный, русским купцам и промышленникам у нас в России продыха от иностранцев нет! То-то и оно! Абабков, он, конечно, ловкач, и жмот, и все что ты хочешь, зато, согласись, как-никак свой брат русак!
Он, видите ли, мало того, что добросовестно отрабатывал полученные им за посредничество деньги, он еще и базу высокопринципиальную под это подводил! Ай да Атька!
Рано или поздно всякому терпению приходит конец. Вскочив, я отбросил стул. Тотчас же вскочил и он, а за стеной в столовой вдруг воцарилась тишина.
— Говоришь, свой брат русак? Врешь, это твой брат, а не мой! Да и какой ты ему брат? Ты ему холуй, а не брат! Офицер русского флота к купчишке в холуи нанялся! И уже не хочешь в Робинзоны? Теперь не хочешь, дрянь, не хочешь?
В подобных случаях бог знает почему забываешь нужные слова. Под язык подворачивается какая-нибудь чушь, безладица. К чему я, например, долдонил ему про Робинзона?
Нет, я не бил его, не думайте обо мне плохо, хотя он, конечно, заслуживал основательной трепки. Я просто схватил его обеими руками за грудь, но так, что летний белый китель затрещал по швам, и то поднимал в такт словам над стулом, то опускал с силой, будто задом его забивал сваю.
Жена высунулась из двери, ойкнула и скрылась.
Любопытно, что во время экзекуции Атька не сопротивлялся, несмотря на то, что был раза в полтора выше меня и, если судить по кадетским временам, намного сильнее. Он только морщился болезненно и все закидывал голову, видимо опасаясь пощечин. А кудряшки его так и прыгали, так и танцевали над потасканным, осунувшимся лицом. Помнится, больше всего меня злили именно эти кудряшки.
Я потащил его к двери, и он, представьте, не упирался, послушно перебирал ногами, по-прежнему сохраняя совершенное безмолвие.
— Чтобы и духу твоего!.. — напутствовал я его и швырнул ему с верхней площадки перчатки и фуражку. Потом с грохотом захлопнул дверь.
И тут наступила реакция. Не отвечая на расспросы перепуганной жены, я с трудом добрел до кабинета, закрылся на ключ и упал в кресло.
…Жене я не стал ничего объяснять. Предупредил лишь, что если в мое отсутствие явятся знакомые офицеры, то ей надлежит протелефонировать немедленно в порт. Понимаете ли, я ждал вызова на дуэль. В состоянии аффекта, как тогда говорили, я довольно основательно утрамбовывал стул бывшим Пятницей.
Но секунданты от Пятницы не явились.