Невероятную работу проделала известный журналист и бард Нателла Болтянская она сняла и вывесила в открытом доступе более 35 видеопрограмм, посвященных диссидентскому движению: http://www.golosаameriki.ru/z/3912.html.
Посмотрите здесь и ее рассказ, и живые разговоры с выдающимися диссидентами.
Бурные споры вызвал яркий фильм Андрея Лошака «Анатомия предательства», посвященный трагической истории процесса над Владимиром Красиным и Петром Якиром: https://tvrain.ru/teleshow/reportazh/anatomija_protsessa_lm_andreja_loshaka-351318/.
Видеоверсии некоторых (не всех) монологов, собранных в эту книгу, размещены на гуманитарной платформе «Арзамас»: http://arzamas.academy/materials/1209.
Благодарим Архив международного общества «Мемориал» и лично А. Макарова и Т. Хромову за фотографии, предоставленные для электронной версии книги.
Константин Азадовский
Я родился в интеллигентной семье, мой отец был профессором Ленинградского университета, мать работала в библиотеке. В доме было много книг, много умных разговоров, много литературы и литературных имен, но я родился в сорок первом году, рос в послевоенные годы и во многом был советским мальчиком. Как и многие мои сверстники, испытал на себе очень сильное влияние и двора, и советской школы, был затронут, я бы даже сказал, испорчен советской жизнью. Родители старались воспитать меня в духе тех традиций, которым они сами были преданы. Считалось, что молодой человек, имеющий гуманитарное образование, должен хорошо знать иностранные языки. Мама моя вообще из семьи петербуржских немцев, немецкий у нее был почти родным языком, и она старалась передать это мне. Меня отдали в испанскую школу, были такие в конце сороковых начале пятидесятых. Я много занимался испанским, потом это пригодилось. С годами в мою жизнь вошли другие языки, в конце концов именно это и стало моей специальностью. Я окончил Ленинградский университет, занимался германистикой и потом многие годы преподавал иностранные языки в Ленинграде и в Петрозаводске.
Я не ощущал себя человеком, который противостоит системе. Очень многое из того, что мы знаем сейчас, было вообще неизвестно нашему поколению. Книги, которые печатались на Западе, стали приходить в нашу жизнь гораздо позднее, в конце шестидесятых начале семидесятых. Рассказы старших о тридцатых годах, о ГУЛАГе, конечно, циркулировали в нашем кругу. В этой среде террор двадцатых тридцатых годов затронул почти каждую семью, об этом говорили. Тем не менее повседневная жизнь молодого человека знакомства, интересы, общение вытесняет размышления о прошлом. Хотя внимание к этим вопросам было более глубокое, чем в других социальных и культурных слоях советской страны. Конечно, мы обсуждали, что происходит. Мы начали задумываться над тем, что такое русская культурная жизнь за границей, мы интересовались эмиграцией, первой и второй волной. Но это не рождало ощущения чуждости, враждебности. Мы были многим недовольны, слушали западное радио, читали книги, но я понимал, что я живу в этой стране, в ней есть свои законы, многие из них меня не устраивают, но это не значит, что я должен выходить на площадь: в те годы это было немыслимо. Я не должен лезть в большую политику, обострять свои отношения с системой, но должен честно делать свое профессиональное дело. Примерно так я был воспитан.
Я не ощущал себя человеком, который противостоит системе. Очень многое из того, что мы знаем сейчас, было вообще неизвестно нашему поколению. Книги, которые печатались на Западе, стали приходить в нашу жизнь гораздо позднее, в конце шестидесятых начале семидесятых. Рассказы старших о тридцатых годах, о ГУЛАГе, конечно, циркулировали в нашем кругу. В этой среде террор двадцатых тридцатых годов затронул почти каждую семью, об этом говорили. Тем не менее повседневная жизнь молодого человека знакомства, интересы, общение вытесняет размышления о прошлом. Хотя внимание к этим вопросам было более глубокое, чем в других социальных и культурных слоях советской страны. Конечно, мы обсуждали, что происходит. Мы начали задумываться над тем, что такое русская культурная жизнь за границей, мы интересовались эмиграцией, первой и второй волной. Но это не рождало ощущения чуждости, враждебности. Мы были многим недовольны, слушали западное радио, читали книги, но я понимал, что я живу в этой стране, в ней есть свои законы, многие из них меня не устраивают, но это не значит, что я должен выходить на площадь: в те годы это было немыслимо. Я не должен лезть в большую политику, обострять свои отношения с системой, но должен честно делать свое профессиональное дело. Примерно так я был воспитан.
Те из моих сверстников (и в целом сограждан), кто осознавал всю глубину деградации и пытался громко сказать свое слово именно их называли диссидентами, были лучшими людьми нашей страны. Они много сделали для того, чтобы монстр под названием Советский Союз в конце концов развалился. Но это я понимаю сейчас, спустя много лет. А тогда я в какой-то степени сочувствовал этим людям, относился к ним с интересом и симпатией, но сам к ним не принадлежал. Я могу сказать о себе, как и многие в моем окружении: да, мы были инакомыслящими, что-то читали, над чем-то думали, слушали радио, но я никогда не совершал никаких действий, которые с позиций того времени можно было бы расценить как противоправные.