Я не знал, что она сказала, но то был отказ, команда. Это вызвало мучительную боль, которая скрутила меня и съежила, как обгоревший лист. Тогда я громко вскрикнул, потому что смерти в такой форме я никак не ожидал.
Я проболел всего один день или чуть больше, но меня преследовали какие-то странные сны. В моей лихорадке мне виделись древние города, мужчины и женщины в масках, и одно, самое странное из всех видение: женщина-рысь, белая как соль, и на спине ее черный волк. Мне также виделось, что племя забрасывает меня камнями, потому что я превратил воду источника в кровь, чтобы запугать их.
Наконец, я открыл глаза. Во рту было ощущение костяной пыли, а тело было каменным. Я огляделся. Я находился в хижине из тростника и глины рядом с палаткой мальчиков, куда помещали больных. Было темно, но сейчас ко мне приблизился свет. За светом я различил тощую тень и узнал ее по запаху. Это был Сил.
По дрожанию лампы я понял, что он в жутком настроении. Иногда у него на губах выступала пена, и он кричал, как женщина-роженица, что вызывало тревогу у воинов, которые боялись его колдовства. Увидев, что я в сознании, он начал ворчать надо мной свои проклятья, называть меня червячным дерьмом и другими нежными именами. Время от времени брызги его слюны попадали мне на лицо. Я вспомнил, что укусил его.
– Приветствую тебя, Сил, – сказал я. – Что это отравило меня, твои грязные иглы или твои грязные лапы?
Он пронзительно закричал, и на мою грудь упала капля горячего масла из глиняной лампы. Я, наверное, был еще не совсем здоров, иначе я не стал бы говорить с ним так прямо, потому что он был враг, а у меня и так их было достаточно. Но в то время и этим позабавился.
Тут я услышал голос Котты из дальнего угла хижины.
– Он говорит чепуху, пророк, это всего лишь лихорадка. Не обращай внимания. Такие бредни ниже твоего достоинства.
Сил рывком обернулся, и свет лампы упал на нее. Она занималась каким-то врачеванием, сосредоточенно, как будто могла видеть, что делает. – Нет у него никакой лихорадки, женщина – проскрипел Сил. – Это в нем чужая кровь. Он не склоняется перед обычаями красных крарлов. Завтра на заре он придет в раскрашенную палатку, и я буду судить его, и Одноглазый. – И его шишковатая рука поползла по рисунку змея на его груди.
– Как решишь, пророк, – вежливо ответила Котта, – но он сын вождя.
Сил швырнул лампу и вылетел, как злой ветер.
– Умен мальчик, – сказала Котта, – так бесить Сила.
– Не учи меня, Котта, – сказал я. – Скажи мне, как долго я здесь.
– День Обряда, следующую ночь, только что прошедший день.
Это меня немного испугало. Я сказал:
– Мне лучше?
– Лучше или хуже. Ты и другие будут судить об этом.
– Женщины всегда говорят загадками, – сказал я. Я сел, и в голове у меня немного зазвенело, но быстро прояснилось. Я чувствовал себя почти нормально и был голоден. – Дай мне поесть, – попросил я.
– Я сначала дам тебе зеркало, – сказала она, – а потом посмотрим, будешь ли ты все еще голоден.
Это вызвало во мне раздражение, зеркала – женские игрушки. Я не осуждал Тафру за то, что ей хотелось смотреться в зеркало, там было на что посмотреть, но свое лицо я едва знал. Все-таки Котта принесла мне бронзовое зеркало и держала так, чтобы я мог видеть отражение. Она показывала мне не лицо, а грудь и руки, где иглы нанесли знаки племени и крарла.
Я подумал, что лампа плохо светит, потом – что виновато зеркало или мои глаза. Наконец, до меня дошло, что ничьей вины тут нет.
– Значит, так? – спросил я ее.
– Да, – сказала Котта.
Я потрогал свое мускулистое тело, проверяя на ощупь, и уставился на себя. Я мог и без зеркала видеть.
На мне не было ни одного следа татуировки, ни одного шрама от игл, и никаких красок, как будто никогда и не было.
– Может, он обманул меня? – сказал я.