Рязанов Эльдар Александрович - Музыка жизни (стихотворения) стр 7.

Надпись на борту «Прием посуды»
за литровку написал маляр
Вот пошли из всех калиток люди,
мужики и бабы, млад и стар.

В валенках, в берете на затылке
и по две авоськи на руке
пер старик порожние бутылки
к благодетелям в грузовике.

Шел верзила с детскою коляской,
бережно толкал перед собой;
не дитя, а разные стекляшки
голосили в ней наперебой.

Паренек в замызганной ушанке,
явно не по детской голове,
как бурлак, волок посуду в санках
по осенней грязи и ботве.

Ерзали и звякали бутыли
у старухи в рваной простыне.
Где-то петухи заголосили,
вороны сидели на стерне.

Тишина надмирная повсюду.
Иней под подошвами шуршал:
населенье шло сдавать посуду
истово, солидно, не спеша.

Очередь безмолвная стояла.
Все вращалась хмурая земля.
А пустая, испитая тара
возвращалась на круги своя.

Прошедший год был мною недоволен, 
чего-то я себе напозволял.
Теперь я неугоден, недозволен
Все говорят, в опалу я попал.

Прошедший год предал меня забвенью,
а если проще, предал он меня
Но я не предавался огорченью, 
какие-то интриги и фигня.

От жизни оттолкнув, меня ломают.
Не в силах ухватить я новый шанс.
О мой характер ноги вытирают,
а всё ж никак не могут взять реванш.

Тот год ушел А новый мной доволен,
я в нимбе весь, взошла моя заря
Но ныне болен я, что вседозволен
и помещен в листки календаря.

Потрафил, видно, я Власть в упоенье.
Меня размножив, предала меня.
И я тону в повальном одобренье,
Которое такая же фигня.

Как время меня нынче обожает!
Лелеет, холит, мне дает карт-бланш
и до смерти в объятиях сжимает 
берет свой задержавшийся реванш.

По грязи чавкают шаги,
шуршат о твердый наст подошвы,
в ручьях я мою сапоги.
Земля в чащобе  крик о прошлом.

Тут прошлогодних желтых трав
торчат поломанные стебли,
разбросан бурых листьев прах,
и умирает снег последний.

Трухлявые сучки везде,
на лужах ржавые иголки.
И отражаются в воде
немые, сумрачные елки.

Жизнь представляется порой
какой-то конченой, далекой
Но под березовой корой
пульсируют живые соки.

Согрет дыханием земным,
лес оживет без проволочки.
Как с механизмом часовым
дрожат на ветках бомбы-почки.

Где рядом почерневший снег,
продрались трав зеленых нити.
Лес замер, словно человек
перед свершением событий.

Не слышно натяженья струн.
Лес полон скрытого азарта,
как победительный бегун,
что сжат пружиной перед стартом.

Здесь бескорыстен птичий смех,
здесь все в преддверии полета.
Вдруг о себе напомнил век
далеким гулом самолета.

Я выпустил из рук тоску
в весенний ветер непослушный
А по последнему ледку
скакали первые лягушки.

Слышно  шебуршат под полом мыши,
сквозь окно сочится лунный свет.
Плюхнулся на землю с елки снег,
от мороза дом кряхтит и дышит.
Скоро рассветет, а сна все нет.

Извертелся за ночь на подушке,
простыни в жгуты перекрутил,
а потом постель перестелил
и лежал недвижный и послушный,
огорчаясь ссорами светил.

Всё не спал и видел хаотичный
о себе самом престранный фильм:
я герой в нем, но герой в кавычках.
Нету сил послать к чертям привычки,
взять и отмочить нежданный финт.

Вот летаю с кем-то до рассвета
Вижу, что безделье мне к лицу
Вот целую руку подлецу
Скачет фильм по рваному сюжету.
Жаль, что к несчастливому концу

Проскрипела за окном береза,
на полу сместился синий блик.
В пустоте безмолвен горький крик
и шумят задушенные слезы
Это, видно, сон меня настиг.

Что жизнь? Музыкальная пьеса:
соната ли, фуга иль месса,
сюита, ноктюрн или скерцо
Там ритмы диктуются сердцем.
Пиликает, тренькает, шпарит,
бренчит иль бывает в ударе,
играется без остановки.
Меняются лишь оркестровки
Ребячии годы прелестны,
хрустальны, как отзвук челесты.
Потом мы становимся старше,
ведут нас военные марши,
пьяняще стучат барабаны,
зовущие в странные страны.
Но вот увенчали нас лавры 
грохочут тарелки, литавры,
а как зажигательны скрипки
от нежной зазывной улыбки.
Кончается общее «тутти»,
не будьте столь строги, не будьте:
мелодию  дивное диво
дудим мы порою фальшиво.

Проносится музыка скоро
под взмахи судьбы  дирижера
Слабеют со временем уши,
напевы доносятся глуше,
оркестры играют все тише
Жаль, реквием я не услы

Я более всего
бездельничать мечтаю,
не делать ничего,
заботы отторгая.

Я лодырь и лентяй,
ужасный лежебока.
Хоть краном поднимай,
пусть подождет работа.

Проснуться поутру,
валяться всласть, зевая.
О, как мне по нутру,
признаюсь, жизнь такая.

Бессмысленно глазеть,
на потолок уставясь!
Лень  сладкая болезнь,
что вызывает зависть.

Трудиться не люблю.
Работать не желаю.
Подобно королю,
знать ничего не знаю.

Что ж делать, я  таков!
Да только, между прочим,
работа дураков,
к несчастью, любит очень.

Она со всех сторон
все время в наступленье.
А я немедля в сон,
я весь  сопротивленье.

Безделье  моя цель.
Я в койке, как в окопе.
Но где-то через щель
пролезли эти строки

Старичок-бодрячок
полон оптимизма,
энергичен, как волчок,
бегает по жизни.

Он кривой, как сморчок,
глух и шепелявит.
Старичок-бодрячок
все кричит о славе.

Старичок-паучок 
у него команда
Попадись на крючок 
станешь есть баланду.

Он упрям, как бычок,
сильно напирает;
старичок-бодрячок
ордена хватает.