А кто мне запретит? ты, что ли, образина этакая?
Матушка, Аграфена Ивановна! начал он умоляющим голосом, обняв её за талию, сказал бы я, если б у ней был хоть малейший намёк на талию.
Она отвечала на объятие локтем в грудь.
Матушка, Аграфена Ивановна! повторил он, будет ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так эх!..
Он при этом крякнул и махнул рукой. Аграфена не выдержала: и у ней, наконец, горе обнаружилось в слезах.
Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? говорила она плача, что мелешь, дуралей! Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного слова не добьёшься? только и знает, что лезет с ручищами
И к вам лез? Ах, мерзавец! А вы, небось, не скажете! Я бы его
Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой свяжусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно свинья свиньёй! Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук и не увидишь.
Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придёт лукавый ведь силён, так лучше Гришку посадите тут: по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал
Вот ещё выдумал! накинулась на него Аграфена, что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь Пошёл вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь а то выдумал!
Бог вас награди за вашу добродетель! как камень с плеч! воскликнул Евсей.
Обрадовался! зверски закричала она опять, есть чему радоваться радуйся!
И губы у ней побелели от злости. Оба замолчали.
Аграфена Ивановна! робко сказал Евсей немного погодя.
Ну, что ещё?
Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было.
Только и дела!
С горя, матушка.
Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные ломтя хлеба с ветчиной. Всё это давно было приготовлено для него её заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол.
На вот, подавись! О, чтоб тебя да тише, не чавкай на весь дом.
Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть, глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седёлке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отёр пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? сказала она. Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денёк: так и не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе! ты, того гляди, влезешь как корова! я лучше сама
И пошла.
Поди-ка ты, не корова! ворчала Аграфена, воротясь к себе. Вишь, корову нашла! много ли у тебя этаких коров-то?
Навстречу Анне Павловне шёл и сам Александр Федорыч, белокурый молодой человек, в цвете лет, здоровья и сил. Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и узлы, смутился, молча отошёл к окну и стал чертить пальцем по стеклу. Через минуту он уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы.
Что это ты, мой дружок, как заспался, сказала Анна Павловна, даже личико отекло? Дай-ка вытру тебе глаза и щёки розовой водой.
Нет, маменька, не надо.
Чего ты хочешь позавтракать: чайку прежде или кофейку? Я велела сделать и битое мясо со сметаной на сковороде чего хочешь?
Всё равно, маменька.
Анна Павловна продолжала укладывать бельё, потом остановилась и посмотрела на сына с тоской.
Саша!.. сказала она через несколько времени.
Чего изволите, маменька?
Она медлила говорить, как будто чего-то боялась.
Куда ты едешь, мой друг, зачем? спросила она, наконец, тихим голосом.
Как куда, маменька? в Петербург, затем затем чтоб
Послушай, Саша, сказала она в волнении, положив ему руку на плечо, по-видимому с намерением сделать последнюю попытку, ещё время не ушло: подумай, останься!
Остаться! как можно! да ведь и бельё уложено, сказал он, не зная, что выдумать.
Уложено бельё! да вот вот вот гляди и не уложено.
Она в три приёма вынула всё из чемодана.
Как же это так, маменька? собрался и вдруг опять! Что скажут
Он опечалился.
Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что покраснел? Как она, моя голубушка дай бог ей здоровья любит тебя: слышь, третью ночь не спит!