— Ты чего разорался?
Я подпрыгнул. Из-за угла землянки вышла тётка с клюкой, в сером заношенном одеянии. Голова по-стариковски платком обмотана.
— Чего разорался, спрашиваю?
Я впал в ступор. На инопланетянина эта тётя явно не тянула. Может, бабка пацана?
— Эээ… Бабушка…
— Какая я тебе бабушка? Ты зачем встал? Тебе лежать надобно, помрёшь ведь. Что отец твой мне скажет? Машка ему уже растрепала об улучшениях.
— Да там блохи, — смог пролепетать я.
Тётка, не размахиваясь, влепила мне клюкой по бедру. Ох ёж твою… Больно-то как!
— С тобой эти блохи пришли, тебе и кормить. А ну быстро в постель! — она замахнулась серьёзно.
Юркнул быстрее в землянку, от греха подальше. Отпор ей дать, само собой, можно и в нынешнем состоянии, но оно мне надо — ссориться с единственным на данный момент человеком, который в состоянии дать информацию о здесь и сейчас? Помнится, в старые времена такое отношение к детям считалось нормальным. Буду выпендриваться, прибьют, к чертям собачьим.
Ох, бли-ин… если это действительно 18–19 век, как я думаю, то летать мне после выздоровления быстрее тапка.
Закапываясь в шкуры, прислушивался к громкому ворчанию местного "жандарма". Устроившись, попытался осмыслить неожиданную встречу. Самое главное из всего услышанного — здесь говорят по-русски. Значит, всё же прошлое. Про болезнь я верно догадался. И кризис уже миновал. Слабость ощущается, но дело идёт на поправку. А лечила меня, очевидно, эта карга, очень на ведьму похожая.
Одежда у нее, как у крестьян на фотках о царской России времен Николая II — серо-синяя хламида, напоминающая сарафан с кофтой, да платок этот странный. Но, думаю, и при вторжении Наполеона могли так же одеваться. Присутствует какая-то Машка, наверно, помощница. А ещё у меня есть отец, которого побаиваются.
Придётся симулировать потерю памяти. Представляться вселенцем из будущего? Ну его нафиг, сожгут или утопят по-тихому. И ведьму заодно. Зачем нам демоны? Н-е-е-е, нам демоны ни к чему. Аминь, буль-буль.
Мои размышления прервал приход ведьмы. Я постарался изобразить легкий испуг. Подошла, посмотрела и прошипела, хитро прищурившись:
— Что, боишься?
Блин, чуть не ляпнул: "Страшнее видали". В этих потёмках её и не разглядеть-то нормально.
— В огороде зачем морковку вытаскал?
— Есть хотелось.
— Наелся?
— Нет.
— Хм… Сейчас куру сварю. А тебе лучше поспать.
Она махнула рукой в мою сторону. "Ага, уснешь тут в вашем клоповнике", — только и успел подумать я и… вырубился.
Разбудил меня божественный запах куриного супа. Открыв глаза, столкнулся взглядом с давешней тёткой. Что-то очень задумчиво она меня рассматривает, не к добру это.
— Ты другой стал.
Вот чёрт, рентген на ножках! Держись, Сашка, иначе расколет тебя ведьма до самой задницы. А там и до безвременной кончины недалеко.
— Что ж в тебе изменилось? Не пойму я.
Нужно что-нибудь сказать, отвлечь как-нибудь.
— Я ничего не помню.
Голос у неё из задумчивого сразу стал немного испуганным.
— Совсем ничего?
— Не знаю.
Она наклонилась ближе и требовательно спросила:
— Отца, мать?
— Не-е-ет.
— Обманываешь, — прищурилась ведьма.
Оба-на, она ещё и детектор лжи ходячий. Следует врать ооочень осторожно. А лучше совсем не врать.
— А сеструху помнишь? Вчера убирала за тобой.
— Не-е-ет.
— А братьев?
— Нет.
— А деревню?
— Нет.
— Вроде не врёшь, — тётка как-то сразу осунулась.
— Ну а лес-то помнишь? Он же тебе словно дом родной. Повадки всей живности знал.
— Лес помню, — я постарался сделать задумчивое лицо.
— Как зверя добывать, силки ставить, помнишь?
— Помню.
— Значит, и остальное воспомнится, — с облегчением сказала она. — Лес тебе просто ближе всего, вот и не дает болезни память отобрать. А поправляться начнёшь, лес и остальную память возвернёт. Не пойму, почему Машку, сеструху свою, забыл. Ты ж за нее даже на волка кидался, и она в тебе души не чает. Просидела тут с тобой две седьмицы, пока ты в бреду метался. Домой не шла, сколь я ни гнала, почитай, все время в ногах у тебя спала. Ничего! Спомогу я тебе. Ты только, — она наклонилась ко мне, — смотри тятьке и братьям про память не болтай. И мамке пошто про это знать, волнение одно. С Машкой я поговорю, лишнего не сболтнёт. Она не смотри, что два вершка, с понятием девка. А теперь отвару куриного похлебай, раз есть хочешь, начнем с малого.
Супчик куриный на вкус был просто объедение. Судя по реакции тельца, оно такого давно не ело. Меня опять потянуло в сон. Надо же, всю жизнь жалел об отсутствии братьев и сестёр, а теперь как врать-то пришлось, и рад. Ох, непростая тётя! Сегодня мне повезло, а что дальше делать?
Второй раз проснулся после полудня. Рядом сидела всклокоченная девчушка и напряженно на меня смотрела. Опля! Похоже, про неё говорили — два вершка. Новоиспечённая сестрёнка. Личико красивое. В потёмках, правда, особо не разглядишь, но не крестьянское какое-то, более вытянутое. Глазищи большие, почти чёрные, оттенок не уловить. Пучки тёмно-серых волос в разные стороны. На воробушка похожа. Смешная. Я улыбнулся.
— Машка.
Ох, как взвился этот воробушек! И зачирикал с сумасшедшей скоростью:
— Я же говорила, говорила! Меня он обязательно узнат. Он не может меня не узнат! Уж кого-кого, а меня он всегда узнат. Я ни вот столечки не боялась, ну ни вот столечки! — она успевала тараторить, периодически подпрыгивая на месте.
— Уймись, балаболка, — тётка стояла, уперев руки в бока, но на её лице играла улыбка.