— Если он ворует этот самый «Салем» или у фарцовщиков покупает — накажут, а коли по закону — какое наше дело? Каждый сходит с ума по-своему… Да и потом «Салем» вкуснее наших сигарет, у нас не табак, а средство для мора паразитов.
— Вы знакомы с ним, что ль? — настороженно спросил кадровик.
— Пока нет. Почему, кстати, вас это интересует?
— Потому что он ваши слова повторяет…
— Значит, думает, — сказал Славин. — Вернемся к бестактности Иванова по отношению к профессору Яхминцеву…
— Мне кажется, Голташвили — повод, товарищ Славин…
— Меня зовут Виталий Всеволодович. Но это — для вашего сведения…
— Сюда уже сообщили… Так вот, Виталий Всеволодович, мне кажется, что свара между Ивановым и Яхминцевым имеет дальние корни… Помните, у нас кибернетику называли буржуазной лженаукой?
— Еще бы.
— А Яхминцев в начале пятидесятых был среди тех, кто громил кибернетику, со всего маху рубил, хоть молод был, только-только в науку входил, на том антикибернетическом гребне его и вынесло наверх, но потом он вовремя сделал шаг в сторону…
— В молодости играли в баскетбол? — поинтересовался Славин.
— Было, — удивленно ответил кадровик. — Как определили?
— «Шаг в сторону» — спортивный термин… Ну, и как Иванов отнесся к тому, что его не пустили на конгресс в Будапешт?
— Сначала ярился, а потом махнул рукой: «Это не мне надо, а науке, хотите плесневеть — плесневейте!» Отпуск взял и на Чегет уехал, кататься с гор. Вернулся оттуда с какой-то латышкой, та пожила у него неделю, и снова — один.
— Иванов не разведен?
— Нет.
— Почему?
— Мать у него… Старушка старорежимная… Категорически против разводов, каждый день в церковь к заутрене ходит…
— Сколько ей?
— Семьдесят восемь… А отец у него был статским советником, командовал железной дорогой в Сызрани… Тридцать седьмой год…
— Реабилитировали?
— Да. Подчистую.
— Вы позволите мне поработать с личным делом товарища Иванова?
— У меня посидите?
— Пожалуй.
— Что-нибудь случилось? — поинтересовался кадровик. — Чепе?
— Чепе, хотя ничего не случилось, — ответил Славин. — Просто обидно, если стоящего человека не пустили на конгресс, ущерб для науки, в этом он прав.
Генерал слушал молча, играя разноцветными карандашами, зажатыми в левой руке; не перебил ни разу, даже когда Славин прибегал к эпитетам, рассказывая о талантливости Иванова, стремительности мышления, неожиданности оценок (эпитетов не любил, предпочитал оперировать фактами), не сделал ни одной пометки, хотя обычно что-то записывал в блокнот; когда Славин замолчал, несколько рассеянно поинтересовался:
— И это все?
— Да.
— Как я могу заключить из вашего доклада, Иванов вам нравится?
— Вполне приличный человек.
— И вы бы рекомендовали его к поездке в Венгрию на конгресс?
— Бесспорно.