За импровизированной эстрадой для оркестра расстилались ровные кембриджширские поля, а возле ручья, где водилась колюшка, около мелового карьера, на склоне пригорков, которые в здешних местах зовутся холмами, росли подстриженные ивы. Он каждый год ходил на эти гулянья с каким-то тайным волнением, как будто там случится что-то необыкновенное и привычный ход жизни сразу переменится навсегда. В тёплых лучах заходящего солнца бил барабан, медные трубы дрожали, как в мареве, и незнакомые лица молодых женщин смешивались в его сознании с лицами хозяйки универмага миссис Труп, учительницы воскресной школы мисс Сэведж, жён трактирщика и священника. Когда он был ребёнком, Роу обходил с матерью все киоски с розовыми вязаными фуфайками, с художественной керамикой и напоследок самый интересный из них — с белыми слонами. Ему казалось, что там, на прилавке с белыми слонами, можно найти волшебный перстень, который исполнит три заветных желания. И поразительно, что, вернувшись домой вечером с одной лишь подержанной книжкой «Маленький герцог» Шарлотты Йонг или устаревшим атласом-рекламой индийского чая, мальчик не испытывал ни малейшего разочарования; он уносил с собой гудение медных труб, ощущение праздника, веру в будущее, более героическое, чем будничное сегодня. В отрочестве его стало увлекать другое: в саду священника он надеялся встретить девушку, которую никогда ещё не видел; язык его осмелеет, он с ней заговорит, а вечером на лужайке запахнет левкоями и начнутся танцы. Но так как мечты эти не сбылись, от той поры осталось только ощущение невинности… И приятного волнения. Он не мог поверить, что, когда войдёт в ворота и ступит на траву под платанами, его там ничего не ждёт, хотя теперь он мечтал не о девушке и не о волшебном перстне, а о чем-то куда менее доступном: о забвении того, что случилось с ним за последние двадцать лет. Сердце его билось, оркестр гремел, а в усталом мозгу снова воцарилось детство.
— Попытайте счастья, сэр, — певучим баритоном предложил священник; он, несомненно, исполнял романсы на благотворительных вечерах.
— А вы мне не разменяете шиллинг на медяки?
— Тринадцать на шиллинг, сэр.
Артур Роу стал бросать одно пенни за другим на покатый желобок и следить, как они падают в ящик.
— Сегодня вам не везёт, сэр. А что, если рискнуть ещё шиллингом для доброго дела?
Под маленьким тентом на прилавке стоял кекс, окружённый небольшой группой восхищённых зевак. Какая-то дама объясняла:
— Мы сложились, пожертвовав свои карточки на масло, а мистеру Тэтхему удалось достать смородину. — Она обратилась к Артуру Роу: — Может, возьмёте билетик и угадаете вес?
Он поднял кекс и сказал наугад;
— Полтора килограмма.
— Довольно точно. Видно, ваша жена вас кое-чему научила.
Он дёрнулся и отошёл в сторону.
— Нет, я не женат…
Война очень усложнила задачу устроителей: в одном из киосков не было почти ничего, кроме подержанных авторучек военного образца, другой был кое-как заполнен причудливым набором ношеной одежды — старомодным отрепьем: нижними юбками с карманами, высокими кружевными воротниками на китовом усе, вытащенными из столетних сундуков и наконец-то выброшенными в пользу Свободных матерей; корсетами, звеневшими, как вериги. Детская одежда занимала теперь мало места — шерсть выдавали по карточкам, а ношеные вещи могли пригодиться друзьям. Третий киоск был традиционный — с белыми слонами, хотя чёрных слонов тут было больше: семьи, жившие в Индии, пожертвовали коллекции своих слонов из чёрного дерева.