Раздолбеж долго молчал. Как всегда бывает в таких случаях, утраченные фрагменты старых фильмов с каждой секундой приобретали в его глазах все большую ценность сейчас он поверит, что без них завтрашняя передача вообще невозможна.
Ну, вы даете тихо сказал он наконец.
Павла прерывисто вздохнула. «Вы даете» как будто это именно она перегрызла провода в фильмотеке!..
Все, за что вы беретесь, Нимробец, с тоской сообщил Раздолбеж, все, за что вы беретесь То дождь пойдет, то автобуса нет, теперь вот крысы
Я их не приглашала, сказала Павла искренне.
Очень скоро оказалось, что иллюстрированный журнал «Сюжеты» не имеет обыкновения печатать на первой странице содержание. Хочешь чего-нибудь отыскать будь добр, листай страницы.
Павла листала.
Подшивки были тугие и тяжелые; «Сюжеты» выходили каждую неделю, толстые, лаковые, форматом с небольшой рекламный щит. Павла то и дело отвлекалась, разглядывая шикарные иллюстрации, погружалась в чтение, изучала подборки о новомодном движении Созидающего Туризма, о конкурсе методических программ для младенцев с несформировавшимся «этическим скелетом», и о последних нашумевших фильмах, и о новых разработках в ветеринарии, и о «культуре праздников в сложных климатических условиях», о ночных клубах, аукционах аквариумных черепашек, о новейших космических проектах, искусстве устраивать рукотворные гроты и вечеринках с участием рок-звезд. Спустя два часа, обалдевшая от информации, с тяжелой головой и замутившимися глазами, она наткнулась наконец на статью о Рамане Ковиче.
Худрук Психологической Драмы сидел в песочного цвета кресле, Павла долго и устало смотрела в его желчное, некрасивое и необаятельное лицо. Ей воочию виделось, как берущий интервью журналист вертится вокруг в поисках слабого места или пикантной подробности но все его выпады разбиваются о каменную, непоколебимую самоуверенность первого режиссера столицы.
«Скажите, а почему из театра уволился такой-то?» «Я не врач и не могу оказывать психиатрическую помощь.» «Газеты писали о громком скандале, когда такая-то, которую вы отстранили от работы, пыталась покончить с собой» «Бедняга не доигрывала на сцене, зато в жизни переиграет кого угодно. Если кто-то хочет покончить с собой, но его спасают значит, это спектакль» «Все говорят, что ваша последняя премьера» «А вы ее видели?» «Н-не довелось, билетов, знаете ли» «Билеты все проданы на месяц вперед, но вы все равно сперва посмотрите, а потом поговорим»
Павла вздохнула и решила дальше не читать, а попросту отнести Раздолбежу ксерокопию.
До вечера до закрытия библиотеки ее добычей стала подборка в журнале «Театр», несколько похожих статей в непохожих друг на друга газетах и едкая заметочка в «Сплетнице» последняя премьера Рамана Ковича подвергалась искусыванию и ядовитым насмешкам. Герои, мол, передвигаются исключительно кругами, как на ипподроме, и говорят исключительно штампами, как в провинциальном музее, а если героиня обнажает грудь так хотя бы нарисовать его стоило, этот бюст, кружочками обвести, чтобы зритель, так сказать, хоть некое подобие увидел А что герой сгорает от страсти об этом в программке надо писать, потому как бестемпераментный, белый как моль артист такой-то, загнанный режиссером в оболочку бешеного ритма, похож на детскую погремушку такой же пустой и такой же шумный
Библиотекарша уже стояла над Павлой, вроде как карающее привидение; Павла заказала ксерокопии, откусила от завалявшейся в «дипломате» булки и побрела домой.
В детстве ей случилось увидеть один из ранних спектаклей Ковича, тогда еще очередного режиссера какого-то мелкого театрика; «Девочка и вороны» премьера обернулась взрывом, и даже спустя год билеты все еще невозможно было купить за ними простаивали ночами. Четырнадцатилетняя Павла, сопровождаемая ревностным надзором старшей сестры Стефаны, попала на спектакль случайно, на «лишний билетик», и потом целый месяц пребывала в потрясении, в эйфории. И потом смотрела снова, и снова, и снова, потому что спектакль шел, наверное, лет десять
Десять лет Кович сидел на своем троне неотлучно. То есть он, конечно, странствовал по городам и весям, приходил в Драму главным режиссером и уходил снова, исчезал на год-другой и снова возвращался на гребне скандала, но трон лучшего режиссера и так считала не одна только Павла бродил за ним, как верная лошадь.
А потом он окончательно обосновался в театре Психологической Драмы, разогнал половину тамошних актеров и набрал взамен своих людей. Павла видела несколько спектаклей критики захлебывались от восторга, имея перед глазами самую обыкновенную, пресную лабуду. Павла вздохнула.
Все семейство было в сборе; Влай, муж Стефаны, играл с Митикой в настольный хоккей, и от его темпераментных бросков черная шайба то и дело вылетала за бортик и катилась под диван, и Митика начальственно указывал пальцем, и Влай послушно лез в пыльное царство потеряных вещей, копошился там, оставив на поверхности одни только тощие ноги в спортивных штанах, и возвращался довольный, с добычей. Стефана жарила блинчики дым стоял коромыслом; Павла совсем не хотела есть, но привычный напор сестры заставил ее через силу прожевать несколько ложек гречневой каши.