Но волки... — улыбнулся Кольцов, поощряя Ясногорова на откровенность.
— Вот! Волки! — Ясногоров даже привстал торжествующе и поднял указаельный палец, как школьный учитель, поймавший правильную мысль в ответе
ученика. — В этом все дело! Конечно, несколько лет назад Батурина шлепнули бы без всяких разговоров! Но теперь дело Батурина ставит перед нами
вопрос: кто мы? Партия волков — все та же сталинско-брежневская? Или мы избавимся от репрессивной волчьей психологии и войдем в XXI век партией
подлинного гуманизма?
— То есть вы хотите судить партию, но оправдать Батурина, так? — вдруг резко, в упор спросил Кольцов.
Но Ясногоров даже не смутился. А лишь огорченно опустился в кресло и вздохнул от досады:
— Да при чем тут — "оправдать"! "осудить"! Я не адвокат и не судья! Я школьный учитель. Но я считаю: если партия ведет борьбу за
искоренение сталинизма, то и Партийный Трибунал должен быть новым — не карательный орган, а Трибунал от слова "ТРИБУНА". С этой трибуны мы
должны выразить свое отношение к современному политическому террору во всем мире — раз, к нашей исторической партийной традиции физического
устранения противников — два, и к Батурину, как к выразителю этой традиции, — три.
— Так... Понятно... — Кольцов постучал пальцами по крышке стола. Вот то, о чем он предупреждал Горячева с самого начала: рано или поздно
гласность превратится в суд над партией. — Но я не думаю, что страна готова сейчас к таким откровениям...
Ясногоров покровительственно усмехнулся:
— В школе подростки говорят мне и не такое!
— То есть? — спросил Кольцов. У него вдруг мелькнула новая идея, и теперь ему нужно было время размять ее и оценить возможности. Что, если
из рук этого „неокоммуниста" Горячев получит оправдательный приговор Батурину и будет вынужден сам, собственноручно переписать его в
обвинительный, смертельный? О, это было бы гениально!
— Вы себе не представляете, какие вопросы задают подростки на уроках истории и как стыдно, как чудовищно стыдно подчас говорить им правду!
— Ясногоров произнес это с такой страстью и болью, что Кольцов почти воочию увидел его в школьном классе, наедине с тремя десятками атакующих
подростков. Так вот откуда эта риторика и манера проводить исторические параллели. — Я иногда думаю, — горячо продолжал Ясногоров, — что даже
немцем быть легче, чем коммунистом! Ведь немцы открыто признали свою коллективную вину за уничтожение двадцати миллионов людей, и это раскаяние
их очистило и обновило. А наша партия уничтожила шестьдесят миллионов людей СВОЕГО народа, но мы не признаем коллективной вины, а сваливаем все
на Сталина, на Берию, на Мехлиса... Да все грузины, поляки и евреи, вместе взятые, не в состоянии убить шестьдесят миллионов русских! Мы, мы
сами всегда истребляем себя, и Батурин — производное этого психоза. Именно потому партии надо покаяться и через это — очиститься! — закончил он
с болью.
— Хорошо, — сказал Кольцов, ища новый подход к этому типу. Он уже принял решение. — Я обещаю: через год-два мы вернемся к теме террора. И
вам не придется стрелять в меня или в Горячева, чтобы высказать свою позицию...
Ясногоров устало поднялся.