Поглядывая на нее, панк разделывал свежего поросенка. Из тамбура слышался нетерпеливый стук в
запертую дверь — там несколько пассажиров просились в ресторан...
— Я рад, что в этой подборке есть письма и от трудящихся нашей Сибири, — говорил тем временем Стриж. — А завтра таких писем должно быть
еще больше. Каждый из нас по приезде домой должен посвятить все свое время организации заводских митингов и писем в "Правду", чтобы наш дорогой
Михаил Сергеевич видел — Сибирь за него!...
Старательные, даже чрезмерно старательные аплодисменты и возгласы "Правильно!", "Верно!" прервали Стрижа. Стоя на широко и крепко
расставленных ногах, чтобы не качаться от толчков вагона, Стриж переждал эти возгласы и продолжил:
— Но этого мало, товарищи! Вы прекрасно знаете, как важно для выздоравливающего человека увидеть своими глазами лица людей, которые любят
его, верят в него и являются его полными сторонниками! Поэтому труженики нашего Свердловска предлагают: в день выхода товарища Горячева из
больницы провести по всем городам Сибири народные демонстрации под девизом: "Крепкого вам здоровья, дорогой Михаил Сергеевич!"... — Стриж поднял
руку, предупреждая преждевременные аплодисменты: — Вчера только за один день на эту демонстрацию в нашем городе добровольно записались больше
сорока тысяч человек! Кто за то, чтобы провести такую демонстрацию по всей Сибири, прошу поднять руку!
Лес рук разом поднялся в вагоне-ресторане, а одобрительные реплики выразили общий и уже искренний энтузиазм. Даже по лицам было видно, что
идея провести такую демонстрацию освобождала многих от ночных страхов. Во всяком случае, это было действие, а не пассивное ожидание. Действие,
которое может заставить кремлевского Хозяина сменить гнев на милость...
Стриж удовлетворенно повернулся к делегатке в строгом сером костюме, которая вела стенограмму собрания:
— Принято единогласно...
— То-то ж! — удовлетворенно произнесла на кухне мать панка, готовя на огромном противне уральские шанежки.
— Демонстрацию — это ты хорошо придумал, — с нажимом на букву "о" сказал Стрижу Родион Пехота, секретарь Омского обкома партии — тот
самый, с которым Турьяк ночью играл в карты. — Можно сказать, камень с души снимаешь... Нет, правда! — повернулся он на смешки вокруг. — Я
человек откровенный. Только одно страшновато: не начнется ли хулиганство против партийных работников?
— Ага, дрожит очко... — с усмешкой прокомментировал на кухне панк, украшая поросенка каким-то соусом и таежными ягодами. Стук в тамбуре
усилился, панк с досадой отложил соусницу и вышел в тамбур. За закрытой стеклянной дверью уже набралась довольно большая группа пассажиров, в
основном — мужчины с однозначной жаждой в глазах.
— Еще одиннадцати нет! — крикнул им панк. — Закрыто! Партийное собрание! — и ткнул пальцем в табличку, извещавшую о расписании работы
вагона-ресторана.
Между тем в ресторане продолжалась дискуссия.
— А это зависит от тебя, — ответил Стриж на вопрос Родиона Пехоты о возможности хулиганства во время демонстрации. — Как организуешь... —
И вновь обратился ко всем присутствующим: — Теперь второй вопрос.