— Есть! — подтвердила Улыба. — Приходи — попарим, угостим, спать уложим, коли мед в ноги ударит.
Некрас достал из кожаного кошеля серебряную ногату и протянул Улыбе.
— Задаток!
— Такому боярину можно и на повер! — возразила Улыба, но монету спрятала. Затем ловко зачерпнула и поднесла сотнику еще кружку. В этот раз Некрас пил не спеша, улыбаясь и переглядываясь с молодкой.
— Чей это отрок? — спросил, возвращая пустую кружку. — Который коня моего держит?
— Ничей! — пожала плечами Улыба. — Сирота. Крутится на торгу: кому коня подержит, кому покупку снесет. Ломоть хлеба дадут — он и рад.
— Давно здесь?
— С прошлого лета. Как Великий веси вкруг Белгорода пожег, много люду в град набежало. Кто потом к себе воротился, кто здесь устроился. А этот остался при торгу.
— Что ж никто к себе не берет?
— Своих, поди, прокорми! — вздохнула Улыба. — А тут чужой… Хотя отрок он добрый — услужливый, честный. Худого о нем не слыхала.
— Увидимся вечор! — попрощался Некрас и отправился в хлебные ряды. Там остановился у воза с пирогами.
— Бери, боярин! — оживилась толстая торговка. — С зайчатиной, горячие, укусные — лучше не сыщешь. Одна белка за пару.
Некрас достал из кошеля серебряную ногату, ножом разрезал ее пополам, затем половинку — еще надвое. Маленький кусочек серебра отдал торговке, взял пироги. Один сразу сунул в суму, второй разломил. Вкусно запахло горячим хлебом и печеным мясом. Некрас куснул, одобрительно кивнул и пошел к коню, жуя на ходу. Подойдя к отроку, сунул ему целый пирог.
— Спаси тебя Бог, боярин! — обрадовался тот.
Пирог отрок разломил пополам, одну половину сунул в холщовую суму, от второй стал жадно откусывать — было видно, что голоден. Некрас спокойно дал ему доесть, затем отстегнул от седла кожаную флягу, напился сам и напоил отрока. Тот благодарно поклонился.
— Как звать?
— Олята.
— Меня — Некрас, княжий сотник.
— Тот самый? У которого змей?
— Откуда ведаешь? — удивился Некрас. — Светояр сказал: тайна это.
Олята засмеялся.
— Твой змей на лугу сотню Балши обгадил, жены дружинников Оляне ворох грязных портов нанесли. Так лаяли тебя! Все поведали. Оляна порты два дня мыла.
— Кто это, Оляна?
— Сестра. Мы разом родились, только я первый! — гордо уточнил Олята. — Потому и назвали так: Олята — Оляна.
— Батьки живы?
— Дружинники Великого летось посекли, — вздохнул отрок. — Мы с Оляной как раз по грибы пошли. Вернулись — весь горит, люди посеченные повсюду. Всю родню побили, идти некуда. В город подались. Оляна порты да рубахи моет, я — на торгу.
— Голодно?
Вместо ответа Олята вздохнул.
— Лет сколько тебе?
— Четырнадцать.
— Иди ко мне в службу! Сыт будешь, одет.
— А служба какая?
— За конем смотреть, домом.
— Порты мыть и шти варить? — насупился Олята. — Я не баба!
— Найдем бабу! — усмехнулся Некрас и бросил взгляд в медовые ряды.
— Улыба не пойдет! — возразил Олята. — Сама девку для работы держит.
— Глазастый! — нахмурился Некрас.
— В городе живу! — шмыгнул носом Олята. — Сестру мою бери! Она работящая.
— Мала больно! Болтлива, небось.
— Не. Как батьков посекли, молчит совсем.
— Мову отняло?
— Не! Говорить не хочет.
— Ладно! — согласился Некрас. — Станет много болтать — выгоню. У меня строго! Перебирайтесь сегодня же — мой дом при конюшне в Волчьем Логу. Знаешь? Вот… Остановят дружинники, скажешь: Некрас нанял. В доме холсты, сукна, кожи — сошьете себе одежу, а еды много.
— Платить сколько будешь?
Некрас изумленно глянул на отрока.
— Городской… Сколько просишь?
— Ногату в месяц. Одну мне, другую Оляне.
— Будет!
— Одну дай вперед!
— Зачем?
— На Оляне рубашка совсем худая, на улицу выйти соромится. Не починишь уже — холстина гнилая, под иглой лезет. Я на торгу приценился: новая рубаха ногату стоит. Как раз на нее…
Некрас сунул Оляте монету. Тот деловито зажал ее в кулаке.
— Змея покажешь?
— Даже чистить заставлю. Чтоб блестел, как конь!
— А он… — Олята потупился. — Не съест?
— Есть в тебе нечего! — усмехнулся Некрас. — Мяса сначала нарасти! Зачем тебя есть? Сам знаешь, что с худыми людьми смок делает!
4
Олята бросил последнюю охапку соломы на пол и направился к выходу. Змей преградил дорогу.
— Чего более? — заворчал отрок. — Навоз убрал, тебя почистил, соломы для подстилки принес… Все сделал!
Олята двинулся к выходу, но змей, изловчившись, наподдал ему головой пониже спины. Отрок пролетел несколько шагов и зарылся головой в солому.
— Чего дерешься?! — закричал он, вставая. — Совсем ополоумел! Не погляжу, что смок, да как возьму вилы!
Змей подцепил зубами кожаное ведро, лежавшее у стены, и протянул Оляте.
— Мыл уже! — осердился Олята. — Коня так не мою, как тебя, идола! Слетал бы к реке да искупался!
Змей не отступил. Олята, вздохнув, взял ведро и, потирая ушибленное место, поплелся к бочке с водой. Смок повернулся к нему боком, и Олята, смачивая рогожу в ведре, стал тереть ею круп змея. Когда он добрался до основания шеи, смок шумно выдохнул, уложил голову на солому и прикрыл глаза. Олята стал тереть выпуклость на крупе, и смок блаженно заурчал.
«Чешется! — догадался Олята. — Что у него тут? Как зуб режется. Но какие зубы на теле?..»
Отрок переступил через шею смока — с другой стороны крупа была такая же выпуклость. Олята стал тереть и ее; змей, было примолкший, возобновил урчание.