– Мужик нынче мельчает, характер давно редкость, а у тебя его на пятерых. Оттого и боязно с тобой рядом.
– Утешитель, – фыркнула я.
– Не злись, – он рукой махнул. – Опять же любишь ты хлопоты себе наживать. Вот хоть с этим мужиком…
– Чего он вам дался? – удивилась я.
– Так ведь теперь менты привяжутся: где нашла, да что видела…
– Лужу я видела, Вова, так и скажу. Как привяжутся, так и отвяжутся.
– Не сомневаюсь, – хохотнул он.
Впрочем, как бы я ни хорохорилась, но с той самой ночи, когда на лесной дороге я обнаружила мужчину с наколкой «Юра» на руке, в душе моей поселилось смутное беспокойство.
…Прогноз Брата не оправдался: милиция к нашему пациенту отнеслась с прохладцей. Жив ли, нет ли – пока не ясно, показаний дать не может, а то, что в городе стреляют и нет-нет да и убьют кого, давно уже не редкость. Задали обычные вопросы и уехали.
Тот, кого звали Юра, пришел в себя в мою смену. Я как раз была рядом. Он открыл глаза, мутные и поначалу бессмысленные, прищурился, пытаясь сфокусировать зрение, и очень отчетливо спросил:
– Где я?
Голос низкий, хриплый, что неудивительно. Я склонилась к нему, чтобы он мог меня видеть, и заговорила спокойно и ласково, с той особой интонацией, которая появляется сама собой в разговоре с больным или ребенком.
– Вы в областной больнице, вам сделали операцию, ваша жизнь вне опасности.
– Вы кто? – спросил он с явным беспокойством.
– Я врач. Самое страшное для вас позади…
– Кто… – прохрипел он, тяжело вздохнул и с трудом закончил: – Кто привез меня сюда?
– Я и привезла.
В этот момент я и сама забеспокоилась – с ним начало твориться неладное, он дернулся и вроде бы хотел встать. Я удержала его, сообщив скороговоркой:
– Вас нашла я, на лесной дороге, тут неподалеку, и привезла сюда. Вам не о чем тревожиться, все просто отлично, мы вас быстро поставим на ноги…
Он меня не слушал, вновь попытался вскочить, пришлось звать на помощь Брата. Не для того я тащила этого Юру и ночь напролет его штопала, чтобы он вот так, ни с того ни с сего, взял да и умер у меня на руках.
Проваливаясь в беспамятство, он успел схватить мою руку и прохрипел:
– Мне нельзя здесь… нельзя.
«И как мне это понимать? – думала я, возвращаясь в ординаторскую. – Что значит «нельзя здесь»? А где тогда можно? В какой-то другой больнице, где у него есть знакомый специалист и где, как он верит, все для него сделают?»
Эта мысль мне и самой не понравилась, я решила все с кем-то обсудить. Брат вошел за мной следом. Наташка раскладывала на столе пироги с ливером и сыр, кофеварка призывно фыркала, а я терзалась.
– Слышал, что он мне сказал? – обратилась я к Брату.
– Ну… – вяло ответил он.
– Что ну, слышал или нет?
– Слышал.
– И что думаешь?
– Ничего.
– Как это ничего?
– Ты, Маринка, иногда такая зануда, просто беда. Человек имеет право думать или не думать. Я не думаю.
– А что за спор? – заинтересовалась Наташка.
– Тот, из первой палаты, сказал: «Мне нельзя здесь» – и повторил: «Нельзя». Что думаешь?
– Я? – вытаращила глаза Наташка. – Что тут думать? Бредит человек. Может, дома газ не выключил и душой туда стремится, у нас задерживаться не желает…
– Глупость какая, – начала свирепеть я.
– Отчего сразу «глупость»? – обиделась Наташка. – Бог знает, что ему в бреду привиделось…
– Вот-вот, – влез Брат. – Давайте не будем голову ломать. Наше дело мужичка на ноги поставить, а не загадки разгадывать.
– Он боится, – твердо заявила я. – Ты же видел, что с ним стало твориться, как только он понял, где находится. Человек приходит в себя и первое, что говорит: «Мне здесь нельзя». Заметь, не просит жене сообщить или…
– Для мужичка кто-то не пожалел автоматной очереди… Лично я ничего знать не желаю. И другим не советую. Бредит себе человек, и пусть бредит.
– А может, у него с милицией нелады? Может, в розыске?
– Так ведь был милиционер.
– И что он увидел?
Мы переглянулись, и Брат заявил:
– Давайте без бурной деятельности.
– Ладно, – согласилась я. – Это дело милиции. Пусть они с ним разбираются. Мы свое дело сделали.
– Слава тебе господи, – вздохнул Брат. – На рожон не лезем.
– Наташа, узнай, не справлялся ли кто о нем…
Наташка потянулась к телефону, а я пошла в двенадцатую палату, взглянуть на послеоперационного больного.
Когда я вернулась, Наталья все еще сидела за столом и названивала по телефону.
– Никто твоим дядькой не интересуется, – заявила она. – Я менту позвонила, что сюда приходил. Говорю, надо бы родственников отыскать. А он: «Вот сами и ищите, раз ваш дядька без документов. Может, он приезжий или одинокий». Тут я сострить решила и говорю: «А может, он у вас в розыске?»
– И он к нам бросился? – догадалась я.
– Как же, жди. Говорит, а хоть бы и в розыске, далеко все равно не убежит.
– Оптимист, – усмехнулась я. – Могу ему такого порассказать…
– Никто твоего дядьку не ищет, – сказала Наташка. – А Вовка прав, не стоит нам лезть не в свое дело. Он мудрую мысль родил: а ну как им заинтересуются те самые типы, что его не дострелили? И сюда заявятся. Не знаю, как ты, а у меня ни малейшего желания присутствовать при их свидании.
Я села в кресло, разглядывая стену напротив.
– Чего как неживая? – вздохнула Наташка.
– Пытаюсь сообразить. Куда ж нам его теперь?
– Ты что, спятила? – вытаращила она глаза.
– Еще нет. Но откровенно тебе скажу: не для того я его из кусков сшивала, чтобы какой-то придурок взял его и убил.
– Ладно пугать-то… Это ж просто Вовкины домыслы, ты знаешь, он к концу смены на многое способен.
– Домыслы или нет, а ты баба глазастая, так что по сторонам поглядывай и к разговорам прислушивайся.
– Заметано. Бдительность и еще раз бдительность. Довольна?
– Не очень. Маетно мне.
– Это оттого, что ты голову себе разной чепухой забиваешь. Человек бредит, и только… – Наташка помолчала и добавила виновато: – Правда, перед этим его пытались убить…
Под утро прибежала Ася.
– Марина Сергеевна, дядечка из первой вас зовет.
– Меня? – переспросила я несколько растерянно.
– Ага, волнуется и вас просит.
Я торопливо зашагала к первой палате. Он и вправду волновался, а это как раз то, что ему сейчас никак нельзя. Увидел меня, попытался приподняться и захрипел:
– Дочка, убьют меня здесь…
– Успокойтесь, – с порога начала я. – Вы в безопасности.
– Убьют… – повторил он.
– Вы хотите, чтобы я вызвала милицию? Хотите дать показания? – спросила я, взяв его за руку. Он вроде бы усмехнулся. – Вы назвали свое имя, адрес? Мы сообщим родственникам.
– Никаких показаний… Найди человека, очень прошу… Цыганский поселок знаешь? Спроси Алену… он там… Скажешь, от Старика привет.
– Хорошо, я сообщу в милицию, они его разыщут…
Могу поклясться, он засмеялся.
– Послушайте, – попыталась я еще раз. – Этот человек, кто бы он ни был, вам не поможет. Вы перенесли тяжелую операцию и должны находиться здесь… – Тут мне пришлось заткнуться: он уже не слышал, впав в беспамятство.
Я же была в твердой памяти и здравом рассудке, по крайней мере, я так думала. А потому мне надлежало срочно решить, что делать. Может, я чересчур серьезно отношусь к его словам, но подобного бреда у больных мне раньше слышать не приходилось.
Конечно, разыскивать неизвестно кого в Цыганском поселке, куда даже днем порядочные люди старались не попадать, я не собиралась. Перевозить его сейчас просто нельзя. Мужик он живучий, но категория эта относительная и имеет свои пределы.
– Визитная карточка у тебя? – спросила я, отыскав Наташку.
– Ты имеешь в виду того типа из милиции?
– Его.
– Что – опять?
– Человек опасается за свою жизнь. Утверждает, что его здесь убьют. Я должна что-то сделать.
– Конечно, – развела руками Наташка.
Солдатова Евгения Петровича, который наведывался к нам, застать не удалось. Трубку поднял мужчина, представившийся Олегом Эдуардовичем. С максимальной убедительностью я поведала ему свою историю, особо указав на то, что страх за свою жизнь не способствует скорейшему выздоровлению больного и меня, как врача, это беспокоит. В отличие от своего коллеги Олег Эдуардович оказался более любознательным.