Как загнанное в западню животное, он в страхе прижался к стене, а затем, разглядев, кто пришёл, подался вперёд, к сестре.
Тюремщик поставил фонарь рядом с ней на верхнюю из трёх ступеней, ведущих вниз. Ла Хитанилья спустилась вниз на одну ступеньку, но тут же отшатнулась от чавкающей грязи. Тюремщик громко расхохотался.
– Да, чистота тут не та, что в дамской гостиной. Но он именно здесь. Мне приказано оставить вас с ним на десять минут.
Гулко хлопнула дверь, брат и сестра остались наедине.
На мгновение в камере повисло тяжёлое молчание. Затем Пабло разлепил губы, прохрипев имя сестры.
– Беатрис!
Из её глаз брызнули слёзы.
– Мой бедный Пабло!
Голос её оборвался рыданием, лишь разъярившим Пабло.
– Пожалей, пожалей меня, тем более что я очутился здесь по твоей милости. Зачем ты пришла?
– О Пабло! Пабло! – с упрёком воскликнула она.
– Пабло! Пабло! – передразнил Беатрис брат. – Или я не прав? Или ты скажешь, что не по твоему желанию мы переехали в эту проклятую Венецию? Разве нам плохо жилось в Милане? Разве ты не достаточно зарабатывала там?
Упрёки брата не удивили Беатрис. Она привыкла получать их за всё хорошее, что делала для него. И принимала с тем же смирением, с каким принимала отсутствие в нём мужского характера. Пабло же, как все эгоисты, считал себя жертвой чьих-то козней, никогда не признавая за собой никакой вины.
Но его последний выпад был столь чудовищно несправедлив, что Беатрис решилась возразить брату.
– Это неправда, Пабло! – попыталась защититься она. – Подумай! Ты же сам уговаривал меня согласиться на предложение Рудзанте.
– Зная твой характер, твою мнительность, мне не оставалось ничего другого. Ты бы запилила меня, попробуй я возразить.
– Пабло, дорогой, – в её голосе слышался укор. – Я ли украла кинжал?
Но и этот мягкий вопрос вызвал взрыв.
– Тело Господне! – взревел он. – Я не крал кинжала. Я его нашёл. Как ты смеешь упрекать меня? Мне никогда не пришлось бы продавать его, если бы не твои вечные попрёки. Виной всему твоя жадность. А теперь я в лапах венецианских собак, которые выдвигают против меня Бог знает какие обвинения. О Боже! С рождения мне не везёт. Всю жизнь меня преследуют неудачи. Ну почему я должен так страдать? – Он обхватил голову руками и застонал от жалости к себе. – Но ты не ответила мне, зачем ты пришла.
– Инквизиторы разрешили мне навестить тебя.
– С какой целью? Чтобы ты могла порадоваться заботам государства, в которое привезла меня. Они намерены допросить меня. Говорили тебе об этом? Ты знаешь, что это означает? Ты знаешь, как выламывают на дыбе руки? – Он сорвался на крик. – Матерь Божья! – И снова закрыл лицо руками.
Жалость, преодолев отвращение, привела её ступенькой ниже, к самой вонючей жиже на полу. Она попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался из её рук.
– Мне это не поможет.
– Я делаю всё, что могу. Я ходила к дону Рамону де Агилару, умоляла его заступиться за тебя, использовать своё влияние, чтобы помочь тебе.
– Дону Рамону? – Он поднял голову, в его глазах блеснула надежда. – Дону Рамону! Клянусь Богом, удачная мысль. Из него ты сможешь выжать многое. Я видел, как он смотрел на тебя. – Он сжал руки Беатрис. – Что он сказал?
– Он предложил мне сделку. – Голос её упал. – Постыдную сделку.
– Постыдную? – И он ещё сильнее сжал её руки. В его голосе послышалась тревога: – Какую же? Какую? Что может быть постыднее того, что твой брат сидит в этом аду? Святая дева Мария! До каких же пор ты будешь разыгрывать из себя недотрогу? – Чувствуя, как сжимается она от каждой его фразы, Пабло возвысил голос: – Только потому, что ты так разборчива, меня могут вздёргивать на дыбу, ломать мне кости, бить кнутом? Имей совесть, сестра. Ты завлекла меня в эту передрягу. Так неужели ты оставишь меня здесь только потому, что не хочешь поступиться такой малостью?
– Малостью?
– А чем же? В конце концов, от тебя не убудет. И если я действительно дорог тебе…
Она прервала Пабло.
– Конечно, дорог. О Господи! Но что я могу сделать?
– Что? Ты знаешь. Ты же не бросишь меня в беде, – в голосе его появилась теплота, он похлопал сестру по плечу. – Бог вознаградит тебя, Беатрис, и я тоже. Вот увидишь, выйдя отсюда, я стану совсем другим. Я буду жить ради тебя. Клянусь. В случае чего я отдам за тебя жизнь. Ещё раз обратись к дону Рамону. Не теряй времени. Ни в чём не отказывай ему, лишь бы он вызволил меня.
Тюремщик, открыв дверь, положил конец мольбам Пабло.
– Время, госпожа. Вам пора уходить.
На прощание Пабло успел добавить несколько фраз. О том, что такой сестры, как у него, ни у кого нет. О том, как он надеется на неё, как верит, что лишь ей по силам вернуть ему свободу.
С трудом волоча ноги, Беатрис поднялась по каменным ступеням. Тяжёлая дверь захлопнулась за её спиной, заскрежетал ключ в замке. Ей казалось, что её душу вываляли в грязи. Жалость к Пабло, укоренившаяся привычка защищать его от превратностей жизни боролись с отвращением к нему, вызванным бессердечностью, с которой он требовал от неё пожертвовать своей добродетелью. Оправдание она искала в слабостях его души и тела, многократно усиленных ужасом пребывания в зловонном подземелье.
Глава IX. Приманка
На верхней ступеньке тюремщик удивил Беатрис, объявив, что его светлость ожидает её.
Галерея, парадная лестница с украшенными фресками стенами, ещё одна галерея, залитая солнцем, резные, с позолотой двери. Короткая задержка в приёмной, и её ввели в сверкающий золотом тронный зал дожа, из готических окон которого открывался прекрасный вид на бухту святого Марка и стоящие в ней на якоре корабли.
Там встретил её Барбариго, не в золотом парадном наряде, но разодетый в алое, чёрное, серебристое.
В благоговении взирала она и на дожа, и на тронный зал.
Барбариго галантно подвинул ей стул.
– Пожалуйста, присядьте. – От него не укрылись ни запавшие глаза, полные ужаса, ни вымазанные грязью туфли и подол платья.
– Как будет угодно вашей светлости. – Ла Хитанилья села и застыла со сложенными на коленях руками.
Дож остался на ногах.
– Вы виделись с братом?
– Да.
Он вздохнул.
– Сожалею, что визит этот причинил вам боль. Такое зрелище не предназначено для женских глаз. Тяжёлое испытание выпало на вашу долю. И поверьте мне, я хотел бы снять это бремя с ваших хрупких плеч.
– Благодарю вас за участие, ваша светлость, – с усилием произнесла Ла Хитанилья. Этот человек пугал её. Под внешней элегантностью, лёгкостью движений, бархатным голосом она улавливала злобу и коварство.
– Как агент миланского…
– Это ложь, – взвилась Беатрис, – Беспочвенное подозрение. Оно ни на чём не основано. Пустые слова.
– Вы мне это гарантируете?
– Клянусь вам.
– Я-то вам верю. Но, к сожалению, убедить государственных инквизиторов гораздо сложнее. Они могут подвергнуть его пытке. Если он выдержит её, останется кража. Ему могут отсечь руку. Правда, сейчас на галерах республики ощущается нехватка рабов-гребцов, поэтому руку ему скорее всего сохранят и до конца дней он будет махать веслом.
Она вскочила, побелев от гнева.
– Как я понимаю, ваша светлость насмехается надо мной.
– Я? – изумился дож. – Святой Марк! Мне-то казалось, что я на такое не способен. Нет, нет, – рука его надавила ей на плечо, предлагая снова сесть, – наоборот. – Он отошёл на несколько шагов, повернулся к ней. – Я послал за вами, чтобы предложить вам свободу вашего брата… – Она промолчала, но впилась в него взглядом. А дож, выдержав паузу, продолжил: – …Не задаваясь вопросом, виновен он или нет.
Беатрис молча сверлила его взглядом, но в душу её уже закралось подозрение. Дож вернулся к ней, чуть улыбнулся.
– Тем самым я могу рассчитывать на вашу благодарность.
– Разумеется, мой господин, – прошептала она.
– И докажете вы мне её не на словах, а на деле?
По её телу пробежала дрожь, на мгновение она закрыла глаза. В голосе дожа ей слышались интонации дона Рамона. Её передёрнуло от отвращения.