— Это все, о чем я хотел бы попросить. Сейчас я исчезну, чтобы не докучать вам, но день этот запомню на всю жизнь.
Выражение лица и тон произнесенной фразы говорили о том, что слова действительно шли от сердца. Олд Файерхэнд протянул руку и спросил:
— Сколько вы намерены плыть на судне?
— На этом пароходе? Только до Форт-Гибсона.
— Это, однако, довольно далеко!
— О! Потом я поплыву на челноке еще дальше. Я боюсь, что вы, известный человек, приняли меня за труса, когда я выпил вместе с этим «полковником»…
— Отнюдь! Могу вас лишь похвалить за благоразумие. Но за то, что он ударил индейца, я вынужден был преподать ему урок.
— Надеюсь, он пошел на пользу! Впрочем, если вы ему серьезно повредили палец, его карьера как вестмена закончена. Однако, по поводу старого индейца я уж и не знаю, что думать.
— Почему?
— Он повел себя как самый настоящий трус, хотя, когда взревела пантера, ни один мускул не дрогнул на его лице. Этого я что-то никак не могу взять в толк.
— Я внесу ясность. Разобраться в этом не составит большого труда.
— Так вы знаете старика-индейца?
— Никогда прежде не видел, но многое слышал.
— Я тоже слышал, как он назвал свое имя, но это было такое слово — язык сломаешь!
— Это язык его отцов. Он использовал его, чтобы этот Полковник не догадался, с кем имеет дело. Его имя Нинтропан-Хауей, Большой Медведь, а его сына зовут Нинтропан-Хомош, что означает Маленький Медведь.
— Разве это возможно? Конечно же, я слышал о них, и не раз! Индейцы племени тонкава вымерли, и только два Нинтропана, унаследовавшие от предков воинственный дух, скитаются по горам и прериям.
— Да, они оба смелые парни. Теперь, пожалуй, вы не будете думать, что они струсили.
— Любой другой индеец убил бы наглеца на месте!
— Возможно. А вы разве не видели, что сын держал под покрывалом нож или томагавк? Только хладнокровное лицо отца заставило его охладить пыл. Могу вас уверить, что нам, белым, понадобится в три раза больше времени там, где индейцу нужна лишь секунда. С той минуты, когда негодяй ударил старика по лицу, его смерть неотвратима так же, как и их месть. Кстати, когда вы называли свое имя Полковнику, мне показалось, что оно немецкое. Выходит, мы земляки?
— Как, сэр? Вы тоже немец? — удивленно воскликнул Гроссер.
— Конечно. Моя фамилия Винтер. Мне тоже предстоит проделать на пароходе немалый путь, и у нас еще не раз появится возможность побеседовать.
— Если вы до этого снизойдете, то окажете мне великую честь.
— Не надо комплиментов. Я лишь вестмен, не более.
— Да, но любой генерал, в конце концов, тоже не больше чем новобранец, то есть — солдат.
— Если вы и себя причисляете к новобранцам, значит, на Западе вы совсем недавно?
— Нет, — уклончиво ответил бородач, — я тут несколько дольше. Меня зовут Томас Гроссер. Настоящие имена здесь не в ходу, из Томаса получился Том, а благодаря густой бороде родилось прозвище Черный Том.
— Что? — настала очередь удивляться охотнику. — Вы и есть Черный Том, знаменитый рафтер? 8
— Меня зовут Том, я рафтер, но так ли уж я знаменит?
— Конечно, уверяю вас моим рукопожатием.
— Но не так громко, сэр. Полковник не должен слышать мое имя, иначе он узнает меня.
— Так вы уже имели с ним дело?
— Да, приходилось. А вы его не знаете?
— Вижу впервые.
— Взгляните только на его бороду и рыжие волосы, это же Бринкли!
— Как вы сказали?! Так это он — Рыжий Бринкли, за которым сотни безнаказанных темных делишек?
— Он самый, сэр. Я его узнал.
— Тогда присмотрю за ним повнимательнее, а заодно и вас получше узнаю. Похоже, вы — человек, который мне нужен. Если у вас ни перед кем нет больших обязательств, то принимайте мое предложение.