Боязливо прыснул подросток за третьим брусом. На левом борту кто-то загоготал в голос.
— Нет, право! Божественная мудрость нашего государя подчас страшит меня, а подчас ужасает, — чувствуя приступ вдохновения, невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи. — Посудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подписи… Всего один росчерк — и вот он, долгожданный покой Пальмовой Дороги! Во-первых, ни единой жалобы. Во-вторых, кто же теперь даст себя ограбить? Отныне уже не купец будет бояться разбойника, но разбойник — купца…
— Ну, ты… осторожнее… — малость придя в себя, молвил с оглядкой хозяин. — Про государя-то…
Но Ар-Шарлахи и сам почувствовал, что пора закусить повязку.
— Удивляться величию мудрости — прямой долг подданного, — кротко заметил он и умолк.
Стало слышно, как на левом борту кто-то из скарабеев давится смехом.
— Ну вы, там! — гаркнул, озверев, хозяин. — На левом! Я вам сейчас похихикаю!.. — Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. — Всё хотел тебя спросить, досточтимый, — начал он не без ехидства. — А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так?
Ар-Шарлахи вздохнул.
— Жить-то на что-то надо? — нехотя ответил он.
— Так вам же от государя было жалованье положено… — вкрадчиво допытывался хозяин. — Не хватает, что ли?
Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь — уже привал…
— Положено… — Ар-Шарлахи усмехнулся. — А чиновнику, который мне это жалованье привозил — как полагаешь, почтеннейший? — тоже ведь кушать хочется… Он мне прямо сказал: «Половину — тебе, половину — мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться — пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в самом деле поеду, ну и послал донос. Будто бы я и разбойник Шарлах — одно и то же лицо. Имена-то похожи…
— И поверили? — ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина.
— Поверить — не поверили, а жалованья на всякий случай лишили…
— Да-а… — помрачнев, протянул хозяин. — Времена…
И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своём плече.
Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал чёрный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел ещё один остов…
Даже не верится: всего пять лет назад отрёкся от престола Орейя Четвёртый и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые, чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колёсные парусники, и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую Дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков…
Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга, поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые, прокалённые насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нём не водилось — одни наёмники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного когда-то пылевой бурей на эту слоистую выветрившуюся скалу, кто направился с кожаными вёдрами к выдолбленному в камне водосборному колодцу; из каторги вынесли жаровню, развели огонь.